Огненный рубеж

– Татары, татары двинулись! Переправляются!!! – Грозная вестьобхватила стан, будто быстрый огонь сухое деревце. И также жарко, пламенно, возгорелись сердца. Наконец-то бой!

Тут Яким утвердился окончательно, что таинственный всадник – это небесный воин, спустившийся на землю, дабы вместе с ангелами и людьми отстоять родную землю от нашествия басурман. Сладко и хорошо сделалось на сердце, а утреннее страдание по поводу великого князя если и не отступило совсем, то стало незаметным и легким; тревоги древо сжалось вновь зерном.

Десятник Андрей Мелентьевич уже строил ратников. Земля сотряслась от удара пушечного ядра, отправленного ровно в то место, где татары ступили в воду; черный едкий дым заволок окрестность.

* * *

Помолчав, государь всея Руси спросил:

– Помнишь ли Спасо-Евфимиев монастырь?

Окольничий, пожилой боярин Иван Васильевич по прозвищу Ощера, тут же ответил:

– Как не помнить. С вечера был пир. До ночи продолжался… Счет чаркам с медом я потерял. И все мы радовались, – да что делать… нас немного, но зато… сила! Но зато… слава Руси! Сам государь велел гулять. А утром – служба, к заутрени пошли. Кто вовсе не ложился. И вот, едва решили отдохнуть, – гонец примчался. Беда, беда! Татары близко, к Нерли подходят!

– Опять река… – кивает Иван Васильич, – рцы все, что помнишь.

– И сразу в бой. Я ранен был…

– Знаю.

– Отец ваш в плен попал. О, государь мой! Вспомни, вспомни… потом Шемяка…

– Да… все так. Таков подвиг правителя: не в бой ворваться, но удержаться в стороне, сберечь силы. Потом – оплакивать погибших, вновь собирать дружину… Вновь строить города. Но все же… все же…

– А Дмитрий Донской во время нашествия Тохтамыша в Кострому бежал?! Никто в упрек не ставит!

Долго еще разговаривал с окольничим великий князь Иван… Примеры многоцветны повторял. Бежал ведь Дмитрий Донской в Кострому, – а вот отец, Василий Васильевич, напротив, однажды вывел под Суздаль свои войска, сам возглавлял отряды, сам поднимал булаву, сам клевцом татар разбрасывал – и чем все обернулось? Полный, полный разгром. До сих пор земля возле Суздаля таит весь мрак того сражения, множество костей, не найденных и не погребенных вовремя, и сломанных стрел, и русской крови…

Ничего окольничий, Иван Васильевич, не позабыл. И хоть стоял он теперь в нарядной ферязи, спадающей до самого пола, с алмазными застежками-пуговицами и золотистыми накладными петличками, хоть важен был и неспешли́в, и говорил степенно, чудилось Ивану-государю: хитрит.

– Да, да, – вновь восклицал Ощера, – нельзя нам наступать! Рано и неудобно. Другие лишь о себе думают, но есть традиция…

– Так ли глаголешь? – торопливо прервал великий князь. – Не лучше ли выйти? Поступить так, как ждет народ, священство…

– Лучше. Это правда, – внезапно сник Ощера, – хоть и традиция.

– И не бывать тому! – завершил беседу князь Иван. – Столько сделано, и все отдать. Сын как вернется – пусть не к окиян-морю, но далече – отступим. Там узрим.

Теперь Ощера, державшийся за свои слова, как тетива за изгиб лука, подобен стал волне: менялись очертания берега, внутренне менялся он – и невозможно было уловить. То Суздаль вспоминал и поражения, то жарко становилось в сердце – хоть бы и сейчас всю жизнь отдал, не размышляя. Говорил одно, а ночами снилось поле, тот бой и лестница до облаков, на которую он карабкался и падал, вновь падал к опаленной, золотой от хлеба и зноя сухой земле. В сундук с богатством падал, и крышка грозно хлопала над головой. Погибшие ратники чередой стремились в небо, а он лишь поправлял петличку дорогого одеяния.

– Уж лучше в бой, погибнуть, – вздохнул Ощера, – народ ждет наступления, вот потому…

Государь не отвечал. Задумчиво смотрел вперед.

За слюдяным оконцем простиралась площадь. Многолюдная обычно – сейчас пуст притихшая. Только ветер взметал сухую пыль, старые листья над серой землей.

* * *

Недели две назад столица бушевала. Пробираясь сквозь толпу к Кремлю, государь окружен был грозным гудом. До Ивана долетали негодующие вопли, отрывки возмущенных фраз. И колокольный звон. Над всем. Созвучия колоколов крепили крутые стены, оберегая от враждебных слов.

– Не в Москву, а на Угру! На защиту рубежей! – шумели, сбегаясь, люди (скоро же весть разнеслась о возвращении…).

Где-то плакал ребенок, где-то лаяли псы.

– Не сдавай нас, не сдавай… Терять нам нечего! Но родина! Москва…

Митрополит Геронтий был бледен и молчалив.

Великий князь знал, что хочет он добавить, – про защиту рубежей, про малодушие. А в княжеских палатах ждалии мати, и жена, и все бояре. Один окольничий, Василий Ощера, недолго сомневался – и вот. В один твердят язык: на битву Русь готова, Ахмата порази.

Иван Васильевич – на то и государь всея Руси, чтобы решения все принимать самолично, не угождая никому, окроме Господа. В тот миг, как с крыльца-то весь народ он оглядел, – так понял: не бывать такому, и раз кричат – не исполняй. Прихоти толпы, воинов, жены… Митрополита бы послушал. Но не в военном деле и не сейчас.

А вечером матушка, Марья Ярославна, пояс искала. И тут же сюжет старинный вспомнился.