Огненный шторм

Это была бойня, и ничего кроме бойни, настаивает разъяренная псина. Корабли гнались за китами во время брачных игр и уничтожали целые популяции, в том числе самок и детенышей. Истребив один вид китов, китобои переключались на другой.

Матросы кричат Жаку, чтобы он заткнулся. В знак протеста его голос становится только громче:

Вопили на радостях все как один, взяв на буксир добычу,
И потрошили дружно кита — таков китобоев обычай.
И вот ребята сбыли ворвань, а частью забили в бочки,
Полтысячи фунтов — куш такой вряд ли возьмешь в одиночку.[20]

Внизу скребется Джиско — это он пытается зажать уши лапами.

Ну неужели никто не всадит гарпун в этого визгливого виновника кулинарных катастроф?

Жак делает колоссальный глоток виски. Когда он снова заговаривает, то у него заплетается язык.

— А еще мой дя… дядя Лео, парень. Лихой Лео! Сколотил состояние на добыче голубого тунца, ловил его для япошек. Плавучее золото — вот как Лео его называл!

Один из двух-трех самых быстрых и красивых видов рыб, добавляет Джиско. Японцы называли его «хонмагуро». Считали таким деликатесом, что истребили полностью. Последний кусочек голубого тунца попадет на палочки и в чей-то рот лет через пять.

— А теперь остались только мы с братом Митчем. Он у меня на ярусе работает, не где-нибудь! Бороздит антарктические воды — ловит чилийского каменного окуня!

Он так называет патагонского клыкача. Этот вид вошел в моду в ресторанах и за тридцать лет был полностью истреблен. Нет, я просто ушам своим не верю! Джиско ежится. Семейство этого болвана заслуживает того, чтобы его пустили на ворвань! А ярусы — это же сущий кошмар! Целые мили прочнейшей лески, к которой привязаны крючки с наживкой, — плавают себе в темноте и ловят, опутывают, топят все, что проплывает мимо!

— Хо-хо, бравые охотники на меч-рыбу! — рявкает Жак, и мне становится страшно — вдруг он сейчас опять запоет. — А ведь это Митч научил меня готовить. Варил наш фамильный буйабес, пока доблестные ребята втаскивали на борт свирепую меч-рыбу!

Пока вся меч-рыба не кончилась. Не говоря уже об альбатросах и других морских птицах, которые ныряли за приманкой, попадались на крючки и тонули, и о морских черепахах, которые запутывались в леске и гибли тысячами!

— Но сам я всю жизнь на траулерах — с тех пор, как научился писать стоя! Донная ловля, парень, — это славная жизнь. Весь мир посмотришь. Я даже у Флориды креветку промышлял.

Прекрасные кораллы вида лофелия. Их больше нет.

— Представь себе, я там был, когда эти рифы прочесывали! Ах, парень, донная ловля — это главное чудо рыболовного промысла! Докуда хочешь добираемся! Это традиция моего рода, это соленое семечко, из которого я пророс, и если какой-нибудь ирландский крестьянин, который слаще моркови ничего в жизни не видел, посмеет хвост задирать на гордого лабрадорского кока, я его на ремни порежу, как сделали бы папа и дедуля! Ну ладно, пора на боковую. Завтра тралим девственный риф! Вот это жизнь!

52

Темная ночь. Команда спит. Наверху Жак захлебывается пьяным храпом. Каждый его выдох — словно тупая бензопила по толстому стволу.

Ладно, Джиско. Давай выкладывай.

Что?

Почему мы здесь оказались?

Нас занесло штормом.

Ты украл лодчонку. У тебя крупные счеты к траулерам. И ты говоришь, что Пламенник как-то связан с океаном. Это ты все затеял и подстроил, да? Опять старая добрая игра в курицу и яйцо?

Ты мне льстишь. Откуда я знал, что мы не утонем во время шторма? Как я мог предсказать, что нас подберет именно этот траулер?

Не знаю, но я тебе не доверяю.