Огненный столб

— И запретите проклинать меня? Какая милость. — Тутанхатон перестал играть плетью. — А если я откажусь?

— Это твое право. Можешь оставаться здесь, в пустом городе, где остались только придворные и их рабы. Или возвращайся в город, который живет так же, как жил тысячи и тысячи лет.

— Я помню, — заметил Тутанхатон, — как мы покидали Фивы, опасаясь, что нас убьют.

— Твой брат был проклят, — возразил жрец. — А ты — нет. Возвращайся, и тебе будут рады.

— Может ли вернуться Атон? Может ли он снова править за пределами собственного города? — В голосе царицы звучало спокойствие, означавшее для тех, кто ее знал, глубокое волнение. Однако Нофрет еще не понимала, что встревожило госпожу, разгневана ли она, или уже почти готова сдаться.

Жрец обратился к ней с опасливым почтением.

— Госпожа, Атон никогда не был богом Египта, это бог только одного царя и его родственников. Амон — властелин Фив, и всегда был им.

— Стало быть, чтобы жить в Фивах, мы должны склониться под властью Амона?

— Амон всегда был властелином Фив.

— Ты хочешь, чтобы мы отказались от дела моего отца? И забыли его имя?

Жрец не ответил. Когда она заговорила, его глаза на мгновение вспыхнули, и это не укрылось от взгляда Нофрет. Она вздрогнула. Вот человек, полный ненависти, и его ненависть умрет нескоро. Но он непрост. Он будет терпеливо выжидать, как ждал многие годы, пока не умер Эхнатон. Возможно, он приложил руку и к тому, чтобы избавиться от Сменхкары. Этого никто не знал. Человека, отравившего Сменхкару и его царицу, так и не нашли. Пропала пара рабов — может быть, они стали добычей крокодилов или же слишком много знали.

Если понадобится, жрец Амона будет ждать снова, но его терпение скоро иссякнет. Был царь-ребенок, был двор, сохраняющий свою роскошь в умирающем городе, было царство, отрезанное от своего правителя. Нофрет не видела возможностей выбора. Все шло к этому с самого начала, с того дня, когда Эхнатон отплыл из Фив, чтобы строить свой город среди пустыни.

Царица, должно быть, тоже все понимала: это было видно по ее глазам, по тому, как она держалась, — слишком спокойно, слишком сдержанно. Что думал по этому поводу Тутанхатон, Нофрет не знала. Он казался видимым насквозь, красивым ребенком, которому нравится быть царем. Но юный царь вовсе не был пустышкой, как Сменхкара.

Не глядя ни на Аи, ни на свою царицу, он не сводил глаз с жреца.

— Мы подумаем. Можешь идти.

Жрец поклонился, и это движение говорило о том, что его терпения хватит еще на некоторое время. Но не надолго.

— Какой у нас выбор?

В отдаленных царских покоях, в удобной простой одежде и почти без украшений, и царь, и его дядя могли спокойно поговорить. Царица, освободившись от короны, скипетра и тяжелого парика, ходила из угла в угол, как кошка в клетке. Она заговорила первой, озадачив остальных, ведущих беседу вокруг да около: Аи — потому, что отвык говорить прямо, пока был царским советником, а Тутанхатон — потому, что ему надо было все обдумать.

В ее взгляде горело нетерпение, еще больше озадачившее их.

— Нет, я не сошла с ума, и не демон вселился в меня! Я все время об этом думала. И вовсе не о переезде в Фивы, а о том, чтобы еще пожить здесь хотя бы немного. Я наблюдала за этим городом — он медленно умирает. Можем ли мы что-нибудь сделать, чтобы сохранить его живым? Ничего. Атон не говорит с нами так, как говорил с моим отцом.

Нофрет затаила дыхание. Никто не знал, что отец царицы все еще жив, кроме ее самой и Нофрет, и еще Леа, которая по-прежнему заведовала гардеробом царицы, пока та обитала в Ахетатоне.

Старая женщина стояла в тени у колонны, в темном платье и темном головном покрывале, наблюдала и прислушивалась, как случалось только тогда, когда было за чем наблюдать и к чему прислушиваться.

Ни царь, ни его советник, казалось, не заметили в голосе царицы ничего особенно странного, когда она с такой страстью произносила свою речь. Господин Аи медленно изрек:

— И все же если Атон истинный бог…

Может быть. А может быть, и нет. Он не сказал мне. Сказал ли он что-нибудь тебе, муж мой?

Тутанхатон выглядел озадаченным.

— Ничего, кроме головной боли, я от него не получал. — Он весь залился краской от собственной дерзости. — Нет. Нет, так говорить нельзя. Насколько я понимаю, он со мной не беседовал. Совершая обряды, я вижу только яркое сияние, а потом все кажется таким темным. Думаешь, мне надо его спросить? Я должен умолять Атона ответить, прежде, чем мы покинем его ради других богов?

— Я уже давно делаю это, — призналась Анхесенпаатон. — Каждый день, каждую ночь, с тех пор… С тех пор, как отец ушел в дом очищения Он все время молчит. По-моему, он умер вместе с отцом.

Казалось, никто не ужаснулся, слыша эти слова. Из тьмы не вырвался вихрь, не сверкнула молния.

— Только отец когда-либо видел истину, — продолжала она. — Это была его истина, в чем мы никогда не сомневались. Но мы, остальные… Что было у нас? Атон никогда не сказал нам ни звука.