Огненный Зверь

Кое-как успокоившись, поднялась на ноги, потратив оставшиеся силы, чтобы удержать равновесие. Мое тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, координация движений нарушена.

За все это время Зверь не проронил ни слова, дав мне время выплакаться. Я была одна: я и мое горе. Я даже представить не могла, что я так сильно люблю старика, такого доброго великодушного человека, пусть и всегда полного загадок. Я столько раз обвиняла его во всех смертных грехах и столько же раз ошибалась. И вот сейчас настал момент, когда извиняться поздно, моих слов никто не услышит. Я могу шептать извинения или же кричать во весь голос — это не имеет значения, до адресата они уже никогда не дойдут, потому что он ушел. Навсегда. Наверное, человеческий мозг слишком мал, чтобы осознать всю глубину и весь ужас слова "навсегда", поэтому моя истерика только усиливалась при мысли об этом. Навсегда — это так страшно.

Будь моя воля, я бы ревела всю ночь, забившись в какой-нибудь угол, где бы меня никто не видел и не слышал. Но последняя воля Владимира Петровича, высказанная в письме, не позволила мне отдаться своим эмоциям, несмотря на всю боль и отчаяние, клокотавшие во мне и разрывающие изнутри, я твердо знала, что должна встать и идти.

Кое-где снега намело до пояса, я пробиралась по нему медленно, словно старушка, норовя нырнуть носом в сугроб практически после каждого шага.

Мой двор представлял собой прямоугольник, ограниченный четырьмя длинными домами, выезд из двора был узким, в нем не могли бы разъехаться и две машины, поэтому приходилось сначала пропускать выезжающих, и только потом въезжать самой. В этот вечер на въезде во двор встретились два одиночества. Мало того, что все замело, так оба водителя не желали пропускать друг друга. Я видела свет фар, темные фигуры, размахивающие руками, крики и ругательства.

"Так вот почему Золотаревский приказал идти пешком!" — первым понял Зверь.

Он был прав, я бы элементарно не смогла даже покинуть свой собственный двор.

— Старый кукловод, — прошептала я с грустной улыбкой. Наверное, если бы меня кто-нибудь видел, испугался бы. Уверена, улыбка на заплаканном распухшем лице больше напоминала гримасу.

Я бочком протиснулась мимо машин, перегородивших проход, только покачав головой, услышав те ругательства, которыми их обладатели осыпали друг друга. В этот момент их поведение казалось полным ребячеством, таким мелочным и глупым. Как можно тратить столько сил и времени на то, чтобы облить другого грязью чисто из принципа, когда можно просто пропустить человека? И пусть прав ты, а не он, какое это имеет значение? Пусть он едет и упивается своей победой, какое тебе до этого дело? Но, видимо, никто из водителей не думал, как я, или же не торопился домой к семьям этим снежным вечером. Вокруг умирают люди, а они тратят свою жизнь на ругань…

Я обошла спорящих и вышла на дорогу. Здесь трудилась снегоуборочная техника, и почти не было сугробов.

Я втянула голову в плечи, еще сильнее натянула шапку на глаза и двинулась в нужном направлении.

"Зверь, — попросила я, — приведи меня в порядок, пожалуйста. Иначе мне не удастся сыграть нужную роль".

Я чувствовала, как отекли веки от слез. Должно быть, я выглядела отвратительно.

"Хорошо, — откликнулся Зверь. — Попытайся расслабиться".

Я расслабилась после двух вздохов и без особых усилий. Когда я встала из сугроба и поставила себе четкую цель — добраться до дома Владимира Петровича — стало немного легче. Боль уползла куда-то вглубь и затаилась там, мозг начал функционировать.

Я просто шла вперед, слушая, как снег скрипит под ногами, ветер утих, и ничто не мешало моему передвижению.

Я шла вдоль дороги по тротуару, опустив голову и смотря только перед собой. Возле меня остановилась машина, из окна высунулся парень с доброжелательной улыбкой, предлагая меня подвести, но я одарила его таким убийственным взглядом, что он немедленно поднял стекло и, вдавив педаль газа, скрылся за поворотом.

Дом Золотаревского находился в нескольких километрах от моего, гораздо ближе, чем я могла подумать. Я преодолела это расстояние минут за двадцать, не было бы снега, наверное, и десяти хватило. К тому же, я шла, не торопясь, силясь привести свои чувства в порядок и осознать, что действительно сегодня произошло. С осознанием получалось плохо. Четко поставленная перед собой цель заставила встать и двигаться, но прийти в себя окончательно я так и не смогла.

Владимир Петрович жил в элитном районе, однако, не в новосторое. Квартиры здесь стоили очень дорого, но в то же время не пестрили излишествами: не было ни навороченных камер слежения, ни шлагбаумов, ни консьержек, которыми любят себя окружать современные богачи. Обычные многоэтажные дома старого фонда, на подъездах металлические двери с домофонами.

Найдя нужный мне подъезд, я обнаружила, что дверь с кодовым замком на нем сломана и открыта настежь. Кто-то заботливый наклеил на дверь записку: "Граждане, не дергайте дверь. С утра приедут ремонтировать".