Огневица

— Дело говоришь, Вея, — Богша прихлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, соглашаясь. — Токмо без деньги мы на новом-то месте набедуемся.

Глянул из-под кустистых бровей на Медвяну, мол, понимаешь ли, о чем я? Она поняла — в схрон надо наведаться.

— Ты, Богша, передохни, поешь да запряги мне Василька, — бровями показала, мол, поняла все.

— Как скажешь, Медвяна, — и поклонился слегка, признавая ее первенство в таких делах. Ведь не кто-нибудь, а последняя из Лутаков.

Когда солнце окрасило небо закатным пламенем, а морозец прихватил еще сильнее, Медвяна и Богша неторопливо добрались до кромки леса, там расстались ненадолго.

Отец с детства учил Медвяну по лесу не блуждать, путь находить, тогда же и показал, где припрятаны богатства медовые, Лутаковские. Под обрывом, при сходе к речке Шуйке, неприметная нора. С одной стороны ее скрывал крутой холмик, с другой не пускала сама речка, делая петельку-подковку. Вот в ту нору и сунулась опасливо Медвяна, вошла в пещерку малую и под большим камнем выискала сундук. Смахнула пыль, отомкнула замок, крышку приподняла, а там…

Золотые монетки, серебряные деньги, собранные в холстинковые мешочки. Не одним годом скоплены — всей жизнью отца. Дорого брал Лутак за свои мёды стоялые*, за медовуху* легкую. Как делал, чего добавлял бортник в свои настои, никто не знал, кроме Медвяны. Она отцу зарок дала, поклялась никому и никогда не рассказывать. Бочки с десятилетними медами тут же были прикопаны: большие деньги можно было выручить за них, если отвезти к княжьему двору. На каждом бочонке знак — бочка и копье. Отцовские-то ценились выше иных. А как теперь везти? Лутаков нет, осталась Медвяна, и та уж имя сменить посулилась, чтобы смерти избежать.

Долго смотреть на схрон не стала, взяла несколько мешочков с серебром и один с золотой деньгой, замкнула сундук, заложила камнем, будто нет под ним ничего, и пошла к свету.

— Богша, тут я, — подошла неспешно и напугала дядьку так, что он подскочил на возке.

— Эх, ты! Ведь не приметил. Хорошо по лесу ходишь, тишком, — одобрил мужик. — Вались на сани да едем.

Мерин Василёк вез бодро. Закатным солнцем снега окрасило, будто кровью мазнуло. Тихо вокруг, не тревожно, но и не отрадно. Ехали молча, пока Богша не откашлялся степенно и не спросил:

— Много ли взяла, Медвяна?

— Смотри сколь, — показала мешочки. — Мыслю так, что хватит.

Богша оглянулся через плечо, брови высоко поднял.

— Деньга немалая. На такую-то всю жизнь можно не бедовать. Все вытащила никак?

Медвяна промолчала, не стала говорить, что всего лишь малая толика богатств Лутаковских. Просто кивнула пожившему дядьке.

Вечеряли в темноте. Очаг давал тепло и свет малый. Пареная репа Вейке удалась. Сама ж она очнулась, хлопотала, носилась по заимке. И все бы ничего, но блеск во взгляде — опасный и яркий — показал и Богше, и Медвяне, что не с радости она задышала, а с одного лишь горя и близкого отмщения обидчикам своим.

Ранним утром тронулись. Положили требы богам на добрый путь, и меринок покатил их сани по лесной дороге. Морозец ослабел и через час повалил крупный снежок, будто умягчил путь странникам.

— Эвон как. Прям в руку. Следы-то заметёт-спрячет, — Богша коснулся легонько оберега Сварожьего у себя на шее, — Вейка, нож-то при тебе?

Та кивнула, закуталась покрепче в тулупчик душистый и плат теплый.

— Я тоже взяла, Богша. Путь неблизкий, — Медвяна проверила ножик в сапожке: не намнет ли ногу.

— Не боись. Доберемся, чую, — вожжами тряхнул. — С этого самого мига нет средь вас, девки, ни Медвяны, ни Веи. Есть Нельга Сокур и Новица. Уясните и инако дружка дружку не кличьте.

Девушки переглянулись, угукнули дядьке и наказ его исполнили.

Через две недели лесных мытарств въехали в Лугань. Медвяна во все глаза смотрела по сторонам, а посмотреть-то было на что. Крутые, высоченные берега полноводного Молога с одной стороны, с другой мелкая, но широкая Свирка. Народу тьма! Лугань не весь, а целое городище! Хоромы большие, богатые, дворы просторные — до трех десятков семей селилось. Волховской домина особняком стоял: нарядный красный конёк на крыше, забор с фигурками богов сильных.

На Новиковском подворье встретил их хозяин — Рознег — принял Нельгу-Медвяну за свою, обмана не углядел. Путники с дороги лгали хмуро, немногословно с того и поверили им, уставшим, потерявшим дом свой и род.

Снежана, большуха* Новиковская, смотрела стыло, но мужу перечить не взялась, приняла в дом пришлых Сокуров. Сыновья Новика, оглядев неприметную Нельгу, и вовсе вышли из гридницы, а вот дочка — Цветава — осталась смотреть и улыбаться ехидно.

Красивая, статная, коса цвета темнейшего мёда, глаза — синева небесная по летнему времени, брови вразлёт, губы — вишни спелые. Вольно ж ей было посмеиваться над Нельгой. Та то лицом вроде недурна, но таких воз да тележка малая в каждой веси. Вот разве что волосы цвета молодого медка могли б затмить многих. Но косу-то на лик не повесишь, волосами его не украсишь.