Огневица

Через месяц неуютного житья на Новиковском подворье Нельга решилась жить своим домом. Новик посмеялся — виданное ли дело, девчонка сопливая, шестнадцати лет, безмужняя и хозяйка? Но соплюха упросила дядьку Рознега дать ей малый земляной надел на краю городища, поклонилась ему серебряной деньгой тот и согласился по жадности. А к лету у Нельги уж новый домок стоял и поодаль заимка с бортями. На чистом подворье объявились трое холопов из булгар*. А потом и денежка потекла к девице: медовуху делала и на торг носила.

Рознег стал было расспрашивать — откуль, мол, знаешь про бортное дело — но Нельга отговорилась Богшиными умениями. Языком попусту не трепала, отмалчивалась больше, Рознег и отстал. Так и полетело времечко, покатилось…

От автора:

Планида — доля, участь, судьба.

Берёсты — автор несколько ускорила появление грамот, определяющих личность. Не было на Руси до государственности никаких паспортов)) Только знакомец или член семьи мог подтвердить личность. Ранее всего появись грамоты для купцов, которые торговали с разрешения выборных князей.

Сварог — бог небесного огня, отчасти соответствующий греческому Зевсу и Гефесту.

Меды стоялые — жутко дорогая вещь! Упрощенно — чтобы получить алкогольный напиток такого плана из меда, нужно было ждать не менее пяти лет. Вот и закапывали бочки в землю. Могли пролежать лет десять. Могли быть травяные добавки для разнообразия вкусов.

Медовуха — упрощенно — забродивший мед, разбавленный водой. Слабоалкогольный напиток. Могли быть травяные добавки для разнообразия вкусов.

Большуха — старшая женщина в доме. В данном случае — жена главы рода.

Булгары — тюркские племена. В Древней Руси до появления государственности славяне очень редко становились холопами. Чаще иностранцы. Рабовладение было эдаким патриархальным, отеческим, можно сказать — мягким. А потому любой холоп мог стать вольным человеком и вернуться домой.

Глава 4

Два года спустя

— Некраска, ты ли?! — Местята бежал к другу давнему. — Вот где довелось свидеться. Здрав будь, Квит.

— Боровой! — Некрас шагнул навстречу, обнял крепенько, по спине ударил широченной ладонью. — Ты как тут? Слыхал, что подался в дружину к князю Ладимиру.

— Подался, да не пригодился, — вздохнул тяжко Местята. — Теперь тут обретаюсь. В Лугани пристал к мельнику Шуеву. Работаю за деньгу малую и харчи.

— Вон как… — Некрас покивал. — А что ж домой в Решетово? Мамка твоя по зиме болела. Батя седой весь стал.

— Не поеду, — от друга отвернулся, руки на груди сложил. — Чего я там не видал?

— А здесь-то что? Медом помазано? Иль зазнобу сыскал? Говори уж, Местька.

Некрас улыбался озорно, словно хвастался зубами: белыми, крепкими.

— Стыдно. Куда я поеду? Без деньги да без ремесла? — Местята спесь унял, загрустил.

— Эх, друже, не туда глаза твои смотрят. Ты вот что, головы-то не опускай. Айда ко мне на насаду*? При мне будешь. Сленишься — не спущу, а помогать начнешь — без деньги не останешься, — Некрас хлопнул по плечу дружка своего неудачливого.

— Возьмешь, Некрас? Взаправду? — Местята удивился, но и обрадовался. — К себе? Ты теперича птица важная. Слыхал, что отец тебе грамоту* свою отдал. Теперь ты сам-один купечествуешь.

— Ну, будет тебе, — Некрас вроде и удерживал друга от слов льстивых, а все же, гордился. — Я за себя беру Цветаву Новикову. Гостить к новой родне приехал, подарки привез. Лёд тронется через месяц, так и собирайся. Токмо помни, коли со мной, значит мой ты человек. Уяснил, голова твоя дубовая?

— Да я…я… Некрасушка, я жизни не пожалею….Я … — Местятка заметался, не умея подобрать нужных слов. — Погоди-ка, Цветаву? Брешешь! Первая красавица в Лугани. Богатейшего роду.

— Так и я не пальцем деланный. Квитов все знают. Ай, не так? — Некрас подбоченился, шапку на макушку сдвинул. — По себе беру.

— Так, а я чего? Я ничего. И то верно, Квиты род известный не токмо в Решетово.

— А если так, то давай-ка, друже, обмоем уговор наш, а? Вот тебе полденьги, так ты иди и купи медовухи. Самое то по времени. Глянь, весна-то борзо принялась. Снега быстро подались. Не дороги — речки малые.

Некрас и Местята стояли у высокого забора. Вдоль широченной улицы выставлены торговые лотки. Народ по теплу первому сновал возле торговцев, деньгой сорил. Чего тут только не было! И свистульки, и ткани иноземные, и бусы девичьи, и пряники последней муки.

Капель звенела, что птичья трель. Солнце согревало, делая белый снег серым, а потом и вовсе сжигая. Девки, что толпились у лотошников, распахнули тёплые зипуны*, платки с кос скинули. Смеялись весело, будто пташки щебетали после ледяной зимы.

— Так я побегу, а, Некрас? Возьму медовухи Сокуровской. Уж дюже хороша, — Местята подпрыгивал на месте, словно молодой нетерпеливый жеребчик.

— Беги, Местька, беги, — Некрас отдал половину деньги, посмотрел вослед убегающему дружку, а сам с места не двинулся.

Прислонился широченной спиной к нагретому деревянному забору, вроде как прижмурился на солнце. А сам-то на девок глядел. Много их, все разные, а для Некраса будто на одно лицо.