Огни на Эльбе

Союз двух семей имел огромное значение. В последние годы делу фон Каппельнов пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Сначала затонул корабль, который не был должным образом застрахован, затем сгорел склад. Вдобавок сам Генри влез в долги из-за карточных проигрышей. Конечно, семья легко могла бы за него расплатиться, но он не мог снова просить отца о помощи. А за Лили дают приличное приданое. Была еще небольшая квартирка в городе, о которой не знал его отец.

Союз с крупнейшей судоходной компанией Гамбурга сулил бесчисленные выгоды. Генри не мог поддерживать свой привычный уровень жизни на одну только зарплату врача и все еще зависел от поддержки семьи. Кроме того, Лили была хорошенькой, ему нравились ее рыжие волосы и белая кожа. Он был влюблен в нее – по крайней мере, так ему казалось. Грудь у нее была маловата на его вкус, но ладно, нельзя иметь все и сразу. Зато он угадывал округлые бедра под ее многослойными юбками. Хотя здесь не скажешь наверняка – фасоны их платьев только для того и придуманы, чтобы вводить мужчин в заблуждение.

Впрочем, и это не важно – что она там прячет под своими юбками. Если не понравится, никто не заставит его смотреть лишний раз. Главное, что с ней не стыдно было показаться в свете. Генри хотел, чтобы Лили стала его женой – она и только она. Хотя строптивости девчонке не занимать. Ему всегда нравилось, что она обо всем имела собственное суждение и что в ней не было ни тщеславия, ни поверхностности, столь свойственных большинству женщин, которые были все равно что разряженные куколки. Но и впадать в другую крайность не следовало – ни в коем случае. Ему вдруг подумалось, что она осложнит ему жизнь, и, словно отгоняя от себя эту мысль, он тряхнул головой.

Следуя внезапному порыву, он снова постучал по стенке кареты, подавая сигнал кучеру:

– Герберт, мы едем в Санкт-Паули!

Лекция по анестезии была последним, чего он сейчас хотел.

* * *

Спустя полчаса Генри постучал в дверь небольшого жилого дома, и когда ему открыла удивленная Эленор, он все еще был взвинчен. Она только ахнула, когда он практически набросился на нее – прижал к стене и просунул руку под юбку, прошептав ей в волосы:

– Что, моя кошечка, соскучилась?

В ответ она набросилась на него с таким страстным поцелуем, что поранила ему губу. Генри вздрогнул, а затем усмехнулся.

– Ах ты потаскушка! – выдохнул он. А затем схватил ее на руки и понесся вверх по лестнице в спальню.

У женщин есть только одно место, подумал он, кидая ее на кровать. И это место под ним.

* * *

Полная яркая луна стояла над башней ратуши, чей острый шпиль словно рассекал ее пополам. На горизонте еще виднелись последние розовые отсветы заката, но в городских переулках уже сгущался мрак. Карета грохотала по асфальту, и высокие здания отражали эхом звук копыт, отчего казалось, будто перед ними бежит целый табун лошадей. Лили наклонилась вперед и поправила шляпу Михеля.

– Ты ведь знаешь, что ни в коем случае не должен ее снимать? – в который раз за вечер напомнила она, и мальчик серьезно кивнул. А затем снова посмотрел в окно широко распахнутыми, блестящими от любопытства глазами, одной рукой уцепившись за дверцу.

Сердце Лили болезненно сжалось при взгляде на младшего брата. Михелю почти никогда не позволяли выходить из дома. В последний раз он выезжал в город при свете дня, когда был совсем ребенком. Да и тогда на коляску была наброшена вуаль, которая должна была защищать малыша от солнца, но на самом деле скрывала его от случайных взглядов. Когда он был маленьким, болезнь почти не читалась на его лице, но с каждым годом она становилась все заметнее, и следствием стало фактически заключение в стенах дома. Поэтому во время их ночных вылазок Михель с таким благоговением вглядывался в дома и людей, будто видел все это в первый раз.

Однажды Лили нарисовала ратушу на занятиях живописью, и когда вечером Михель увидел рисунок, он взволнованно указал на нее:

– Неправильно, Илли! Черный! Домик черный!

Именно тогда она поняла, что город в сознании ее брата существовал только во тьме. Ей пришлось отвернуться, чтобы скрыть от него слезы. Зильте тоже с трудом далась попытка изобразить улыбку – Лили видела, как судорожно сжались ее кулаки.

Лили была благодарна уже за то, что Михеля оставили при ней. Врачи, предвидя развитие болезни, хотели с первого дня поместить его в сумасшедший дом. Детей вроде Михеля не оставляли в семьях – особенно в семьях респектабельных. Обычно их отдавали сразу после рождения. Людей с его диагнозом можно было увидеть в порту или в нищих кварталах – по крайней мере, так уверял Франц. Никак не в уважаемых домах. Те же, кого можно было встретить на улицах, обычно работали старьевщиками или чистильщиками каналов, с утра до ночи копаясь в нечистотах, потому что никакой другой работы для них не было. Люди их презирали, считая отбросами.