Огни Святого Эйдана

Вечером этого же дня я рассказала обо всём маме. Хотя и не хотела сначала. У матери, как всегда, была бессонница, и она болтала, лёжа в кровати, какую-то чушь о своём детстве. Я не слушала, не слышала, что она говорила.

— Помнишь, я тебе рассказывала про парня-англичанина, у которого дети? — невпопад спросила я в промежутке между её болтовнёй.

— Ну да, конечно, помню...

— Он умер.

Мать порывисто села в кровати.

— Что врёшь?

— Если бы я врала... — пробормотала я в подушку.

— А отчего он умер? Как так получилось, он же совсем молодой!

И я начала рассказывать...

— Господи, какой дурак! Отчего же он не лечился? — произнесла она, едва сдерживая рыдания.

— Он не думал о себе. Он не хотел бросать детей....

— Вздор, вздор, вздор!!! — она вскочила с кровати, — Вздор, глупости!! Каждый человек — каждый! — должен думать о себе и своём здоровье в первую очередь!!! Нельзя, нельзя брать на себя слишком много! Он что — не понимал этого? Дурак какой! И ты тоже дура — зачем с ним общалась? Что ты там, в этом интернете, всё рыщешь? Что ты себе всё каких-то неудачников, да юродивых, да больных находишь!!! Сто раз тебе, дуре, говорила — развяжись! Развяжись!!! Нет — всё как об стенку горох!!! И кой чёрт тебя в эту Англию понёс — России тебе, что ли, мало?! Нет, тут всё находила себе на свою задницу — мало ей, пошла там рыскать! Я тебе запрещаю лазить в интернете и знакомиться со всякими — слышишь, ты? Запрещаю!!!

— Да ты что такое мелешь! Ты хоть себя-то вообще слышишь?! — потеряла терпение я.

— Я-то себя слышу! А тебе — запрещаю!!! Запрещаю... — и голос её оборвался в плаче, — Где ты только его откопала... дурака такого...

— Нет, он не дурак, — пробормотала я себе под нос, — Он... святой.

— А святые разве не дураки? — резонно возразила мать, — Самые что ни на есть дураки эти святые! Блаженные дураки... Но ты-то уж, кажется, понимать должна! И вообще — не стыдно тебе над матерью-то, старухой, такие шутки шутить? Знаешь, что у меня бессонница, знаешь, что сердце болит — а совсем мать не бережёшь, такие ужасы на ночь рассказываешь! Умеешь ты разделать человека, умеешь ты до слёз довести, нечего сказать!

— Ну извини, я не хотела...

— Не хотела она! Да всю жизнь я с тобой трясусь как на вулкане — никогда не знаю, чё тебе ещё в голову взбредёт! Ты мне и ребёнком-то всё покоя не давала — всё куда-то черти тебя тянули, другая бы сидела спокойно, а ты — то в лес сбежишь приключения на свою задницу искать, то вон выросла — в Мухосранск в этот тебя понесла нелёгкая, живёшь в этой хибаре, нет бы при матери осталась... Так нет — ей всё мало — теперь какую-то Англию в бошку вбила... Другая бы, как я, институт бы кончила да за соседа замуж вышла да остепенилась бы... А ты! Так, перекати-поле какое-то — в пизде ветер, в жопе дым... В кого только уродилась такая...

— Ну уж, какая есть...

— "Какая есть!" Взять бы ремень да выдрать тебя хорошенько! Ладно... — уже более спокойно произнесла она, — Он ещё родится. Раз не успел прожить жизнь, не выучив её урока — родится непременно...

— Нет, — помолчав, ответила я, — Он не родится. Такие как он раз в сто лет рождаются — я не доживу...

Глава 10

На следующий день мать уехала — и я осталась наедине со своим горем. Несмотря на то, что Эйдан не был моим мужем или родственником — его смерть была для меня горем — даже потрясением, я бы сказала.

Нет, со смертью я была знакома и раньше. Но одно дело, когда умирали мои престарелые бабушки и дедушки, которым, в принципе, и так давно пора было на небо; даже когда умирали молодые — мои знакомые, например, в школе или во дворе, которых я только видела, но не общалась с ними, или общалась, но мало... И совсем другое дело — Эйдан. Парень, который жил за тыщу миль от меня, который в начале нашего знакомства был мне неинтересен — теперь перевернул всё моё сознание. Наше недолгое знакомство, его кроткое простодушие, с каким он сносил все тяготы на своих плечах, его жизнь, полная самоотречения и безграничной любви к детям, его болезнь и смерть — потрясли меня до глубины души. Возможно, на своём примере он просто показал мне, как надо жить, и ради чего надо жить — без эгоизма, без равнодушия, без выдвигания в этой жизни себя на передний план.

В ту ночь я спала одна — и проснулась вся в слезах. Он приснился мне — стоял у моей кровати и молча, с упрёком смотрел на меня.

— Мне так жаль, Эйдан — мне так жаль! — вскрикнула я и проснулась. И долго потом лежала, уткнувшись головой подушку, сотрясаясь от рыданий — беззвучно, чтобы не разбудить соседей.

Я рыдала так, будто не дети Эйдана осиротели, а я сама. Как будто, уйдя в мир иной, он содрал с меня мою защитную плёнку равнодушия, которая постепенно наросла на мне за все годы моей пустой, праздной и никчёмной жизни, и которая отучила меня сочувствовать чужой беде, сделав меня слепой, глухой и чёрствой ко всему, что меня не касается. Теперь же, оказавшись без моей защитной плёнки, я чувствовала такую боль, что впору было разбить себе голову об стену.