Огонь

Сорок лет прошло с тех пор, когда он, с верой в женщину, которой вручил тогда свою жизнь, обессиленный, лежал во дворе украинского села и смотрел на тёмный и тихий дом. С тех пор его вера в женщину только окрепла. Женщина — основа жизни, рождённой под солнцем. Это она, вскармливая ребёнка собственным молоком и грея его теплом своего тела и души, учит малыша добру, красоте. И ради женщины мужчина становится сильным и смелым, а устав, снова черпает свои силы в женской любви и ласке. Если и есть божество в этом среднем мире, так это она, женщина. И пока она живёт под солнцем, людскому роду расти и множиться, утверждаться и добрым делам…

— Вот на эту койку… А это будет твоя тумбочка.

Семён Максимович увидел медсестру Люду, выкладывающую на тумбочку какие-то свёртки. Он было подумал, что принесли опять передачу, но за спиной девушки разглядел худого, кожа да кости, скрюченного старика. В одной руке старик держал ложку и кружку, другой поддерживал спадающие, сшитые на богатыря, пижамные штаны. Присмотревшись, Семён Максимович признал старого знакомого.

— Э-э, да это же Миитэрэй. Здорово, огоннер.

В этих местах каждый знал Дмитрия Тимофеевича Кейметинова, которого все называли Миитэрэйэм Кэймэтином. Всю жизнь Миитэрэй водил по горам и тайге геологические экспедиции, и здесь, на Севере, пожалуй, без его участия не было открыто ни одного крупного месторождения золота или олова. Состарившись, Кейметинов поселился на прииске, жил тихо и неприметно, тоскуя о давних походах.

— Здорово, — ответил старик, и Семён Максимович услышал, какое у него тяжёлое дыхание.

— Дед Миитэрэй, ты только сейчас поступил в больницу?

— Давно лежу, — махнул рукой старик. — Желудок замучил. Но всё равно, однако, скоро выпишусь.

— А сейчас куда идёшь?

— Сюда велено идти.

— Зачем?

— Полина, поторопись, — крикнула медсестра, и Нартахов краем глаза увидел Полину Сидоровну, катящую носилки на колёсах.

Сестра и санитарка сняли с Нартахова одеяло и накрыли им носилки.

— Приподнимись-ка, — Полина Сидоровна взялась за подушку.

— Куда вы меня? — забеспокоился Нартахов. — Я что-то ничего не пойму.

— А тут и понимать нечего, — покровительственно объявила Люда, — мы вас переводим в палату.

— На его место, что ли? — начал догадываться Семён Максимович. — А он куда? — Нартахов показал на старика.

— Куда, куда. На ваше место.

— Почему? — повысил голос Нартахов.

— Распоряжение главного врача. Полина, ты почему стоишь? — Увидев, что Нартахов держит подушку, строго сказала: — Больной, нам некогда вести беседы с вами.

— Я хочу знать, зачем и почему меня переводят на другое место?

— Вот человек, — недовольно заворчал старик Кейметинов. — Тут и знать нечего. Там, где я лежал, — лучшая в больнице палата. Всего четыре койки. Мне, что ли, старику, там лежать? Тебе поправляться быстрей надо, а мне спешить теперь некуда. Давай, Сэмэн, не держи людей.

— Никуда я не пойду, — возмутился Нартахов. — И отдайте моё одеяло.

— Я выполняю распоряжение главного врача, — как можно мягче сказала медсестра, услышав в голосе Нартахова раздражение. — Ведь вы же не хотите, чтобы мне дали выговор?

— Выговора вам не будет, — заверил Нартахов. — Вы просто скажете, что больной, то есть я, категорически отказался переезжать.

— Да ты что?! — удивился старик Кейметинов. — Ты что капризничаешь, как ребёнок? Или хочешь, чтобы тебя все стали упрашивать?

— Послушай-ка, дед Миитэрэй, вернись в свою палату. Здесь, в коридоре, пол, однако, холодный.

— Как я пойду, если меня сюда привели? В больнице не всё делается по желанию больного.

— Товарищ Нартахов, там очень хорошая палата, тепло, светло, — сказала сестра просительно, и Семён Максимович про себя отметил, что она уже не назвала его безликим словом «больной».

— Люда, поймите, дело не в том, что в палате тепло, а совсем в другом. А чтобы вам не быть виноватой перед главврачом, пригласите сюда Сусанну Игнатьевну.

Медсестра выпустила из рук угол подушки и, круто повернувшись, торопливо пошла по коридору.

— Эх, нехорошо, — заволновался Кейметинов.

— Дед Миитэрэй, садись пока на кровать, — Нартахов подвинулся, освобождая место.

Старик, осуждающе ворча, сел на кровать, подтянул ноги и накрыл их одеялом.

— Чего ты, Сэмэн, из малого дела сотворил большое? Разве обязательно любой разговор превращать в скандал? Ничего бы не случилось, если бы я, человек более здоровый, несколько дней полежал в коридоре.

— Но у меня есть стыд, от которого краснеет лицо порядочного человека.

— Да я всё равно скоро выпишусь, — настаивал старик.

— Ну, выпишешься — тогда другое дело, — примирительно сказал Семён Максимович. Ему совсем не хотелось расстраивать хорошего старика.

Вернулась медсестра Люда и, собрав вещи Кейметинова с тумбочки, кивнула старику:

— Пойдём обратно в палату.

— Ну как, получила нагоняй?

— Нет, — улыбнулась девушка.

— А что я вам говорил? А главврач придёт?

— Нет, она занята.

«Занята, занята, — мысленно продолжил разговор Семён Максимович. — Знаем мы эту занятость. Стыдно ей, вот и не пришла».