Огонь

Бинт на голове, похоже, ослабел, сбился на глаза, Семён Максимович не сразу разглядел, кто с ним разговаривает, а убрал с глаз белесую кисею — признал: врач Сардана Черова, дочь знаменитого охотника с Юрюядяха Степана Черова. Семён Максимович когда-то даже принимал некоторое участие в её судьбе. В позапрошлом году девушка, получив диплом врача, была направлена на работу в другой район, хотя и очень стремилась в родные места. Оказавшись в Якутске на совещании, Нартахов через обком партии сумел добиться перевода Черовой на прииск.

— Здравствуйте, Сардана Степановна. Вы мой лечащий врач? Я рад. И, как я тут понял из разговоров, от вас, от вашего решения зависит моя судьба: или домой идти, или продолжать продавливать койку в больнице.

— В этом случае всё зависит не от меня, а от вашего состояния, — строго сказала девушка.

— Да какое состояние? Руки-ноги целы, на перевязку буду приходить из дому…

— Я смотрю, вы тут без меня уже всё сами решили. Только я хочу сказать, что у человека, кроме рук и ног, ещё и голова есть. Отверните-ка рубашку, Семён Максимович.

Нартахов послушно повиновался, почувствовал холод никелированного фонендоскопа, скользящего по груди, терпеливо выполнил все команды врача.

Увидев под левой лопаткой рубцы, Сардана Степановна спросила:

— Война?

— Она самая. В танке горел.

— Не везёт вам с огнём. Вот и теперь умудрились обгореть. Сейчас поедем в перевязочную.

Черова произнесла все слова чётко, даже несколько строго, деловито хмурилась, и Семён Максимович понял, что девушка всеми силами старается выглядеть старше своих лет, прячет свою молодость за этой излишней строгостью.

— Вы что-то хотите сказать, Семён Максимович?

— Спросить хочу. Волкова, который вместе со мной поступил с пожара, вы будете лечить?

— Я. А что?

— Мне бы знать, как он? Ведь товарищ по несчастью.

— Волков поправляется, — без всякого сомнения ответила Черова. — Немного обжёг лицо. Можно бы день-два продержать его здесь, но он, как и вы, просится домой. Так что, скорее всего, сегодня мы его выпишем.

— А меня?

— Вам придётся полежать. И несколько дней — постельный режим. Даже не вставать.

— Мне бы Волкова увидеть.

— Я ему сказала, чтобы он навестил вас, — отозвалась медсестра Люда. — Он что-то ответил, но я не разобрала, а переспросить постеснялась.

«Почему же он не хочет навестить человека, которого спас? Или теперь жалеет, что полез в пекло?» — Семён Максимович ощутил, как обидное недоумение начало проникать в душу, но не дал этому чувству окрепнуть.

— У меня к вам просьба, Сардана Степановна.

— Говорите, я вас слушаю.

— Просьба весьма деликатная. Наклонитесь ко мне, пожалуйста.

Черова строго и вопросительно посмотрела на Семёна Максимовича, словно ожидая подвоха, и, помедлив, склонилась лёгкой лозой.

— Улыбаться надо, Сардана Степановна, — шепнул Нартахов. — Ничто не красит девушку так, как улыбка. У вас ведь имя-то какое — Сардана. Самый наш красивый цветок — сардана. А улыбка для людей порой нужнее лекарств. Улыбайтесь.

Врач распрямилась, на её лице отразилась растерянность, но всё тем же чётким голосом она распорядилась:

— Люда, больного сейчас же в перевязочную.

Черова собралась было уже уходить, всем видом своим подчёркивая свою занятость, но потом остановилась, чуть виновато и одновременно благодарно посмотрела на Семёна Максимовича, и её губы тронула неуверенная улыбка. Увидев радостный отсвет в глазах Нартахова, Сардана улыбнулась щедрее, её щёки заалели, высветилась ровная полоска белых зубов.

— Ах, Сардана Степановна, если бы вы знали, как вы хороши, когда улыбаетесь. Я беру на себя смелость и говорю это от имени всех мужчин, молодых и старых. — Нартахов был рад, что девушка не обиделась и сумела правильно его понять.

Тогда, сорок лет назад, когда его, раненного, ввели в хату, он разглядел наконец свою спасительницу и улыбку на её совсем юном лице. В тёмном ночном дворе ему казалось, что он слышит голос пожилой женщины, — а тут девушка с длинной, по пояс, косой. И улыбка, предназначенная ему, Нартахову. В ней, в улыбке, были и радость — всё страшное позади, ты теперь с друзьями, — и страх — немцы ведь кругом, как бы не прознали, как бы не выдал кто, — и сострадание — бедненький, весь в крови, весь обгорелый.

Нартахов хотел было остановиться у порога, боясь запачкать домотканые половики, но старик повёл его в глубь хаты.

И снова он увидел улыбку девушки. Ласковую, жалеющую. И мир, страшный мир сегодняшнего дня, с его утратами, болью, безысходностью и отчаянием, посветлел, окрасился надеждой на спасение.

После перевязочной Семён Максимович попал в руки невропатолога, потом его повезли в рентгенокабинет, потом им занимался хирург, и на свою койку он попал лишь к полудню. Душа и тело просили отдыха, он собирался было подремать, как в конце коридора раздался рыкающий, похожий на раскаты отдалённого грома голос. Этот голос, заполненный тяжёлыми, ударяющимися друг о друга звуками, Семёну Максимовичу был хорошо знаком. Отгораживаясь от словесного камнепада, Нартахов натянул на голову одеяло, но голос гремел уже рядом.