Огонь и агония

Понимаете, что принципиально, что тут сыграло к лучшему. Он, естественно, и близко никогда не рассчитывал, что эти песни будут официально признаны, опубликованы, напечатаны в журналах, звучать по радио. Это бред, и в голову никому прийти не могло.

Они писались иначе. Вот как человек за столом или в тамбуре вагона рассказывает попутчику историю. Привирает, может, чтоб поинтереснее. Но тут уже — элемент чисто народного творчества: людям напрямик, из уст в уста, а не через журналы и книги, которые еще издать надо.

И вот первые песни Высоцкого — это, понятно, для друзей. Для своих компаний. Для знакомых. А для кайфа, для веселья — ну и просто потому, что хочется, само лезет, изнутри что-то идет. Талант — это избыточная энергия. Она наружу сама просится.

Здесь уместно вспомнить, как Высоцкий почитал Пушкина. Его посмертная маска на столе, преклонение перед его поэзией и судьбой. И поскольку о Пушкине написана библиотека — кое-что яснее и в Высоцком становится. Да просто все, если подумать.

Вот Пушкин первые стихи сочинял по случаю, в альбомы, к каким-то мелким событиям, друзьям и тому подобное. И в этот юношеский свой первый период творчества, на таких вот экспромтах и частных обращениях, обрел несравненную легкость стихотворную, необыкновенную свободу в стихосложении. Это он ведь писал не для истории, не для публикаций, не для славы и вечности — а так просто, баловство и экзерсисы. И вот эти навыки свободы и легкости письма ему потом пригодились на всю жизнь, сыграли большую роль в формировании его поэтического гения.

У Высоцкого аналогично. Его дворовые, блатные, хулиганские ранние песни — оказались своего рода экзерсисами, упражнениями, ступенькой в творчестве. Именно то, что они никак не рассчитывались на официальные исполнения, публикации, славу большую — снимало с автора какое бы то ни было чувство связанности и ответственности перед кем или чем либо, кроме себя самого. То есть: а чтоб вышло ладно и складно, друзей развлечь и самому развлечься. Ты полностью свободен в теме и ее решении, свободен в словаре и морали, в форме и содержании, в выборе жанра и смешении жанров и лексических пластов. А как напишешь и исполнишь — так и будет: все равно хорошо, а вообще не имеет значения. Можно плевать на любые правила и создавать собственные.

Как школа свободы — блатная лирика сыграла огромную роль в формировании таланта Высоцкого.

Но. Эта свобода в его поэзии — в блатной лирике в частности — всегда подавалась не то чтобы сама по себе.

Были дерзость, храбрость, наглость, любовь к риску, вызов.

Рукоплескали нашей дерзости зэка —
Зэка Петрову и Васильеву зэка.
Не брал я на душу покойников
и не испытывал судьбу,
а я, начальник, спал спокойненько
и весь ваш МУР видал в гробу!

Я в деле, и со мною нож —

и в этот миг меня не трожь, —
а после — я всегда иду в кабак.
И кто бы что ни говорил —
я сам добыл — и сам пропил,
и дальше буду делать только так.

Мы вместе грабили одну и ту же хату…

…За хлеб и воду, и за свободу —
спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
спасибо нашей городской прокуратуре!

И вот уже из нескольких подобных песен первых лет его творчества — начинают сами собой прорастать мотивы вроде и родственные, а вроде несравненно более мощные. Война. Она останется с ним навсегда, будет одной из основных, постоянных, главных тем.

Впервые война появилась у Высоцкого еще в 1961-м году, в первой буквально пятерке его песен, и от блатных мотивов она еще неотделима. Из «вагонных беспризорных» песен, был ведь такой жанр фольклорный послевоенный, только не названный, не исследованный, не описанный — вот в жанре таких песен Высоцкого впервые появляется у него война:

Я вырос в ленинградскую блокаду,
но я тогда не пил и не гулял.
Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,
в очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые!

А что ж тогда вы делали,
когда наш город счет не вел смертям?

Ели хлеб с икоркою,

а я считал махоркою
окурок с-под платформы черт-те с чем напополам.

А через пару лет и пару десятков песен появляется еще одна на стыке дворово-блатной и военной — но уже не в жалобе бывшего беспризорника, а нормального пацана из нормального городского двора: