Огонь и агония

Я давно сформулировал: трагедия — это испытание героя на прочность в полном диапазоне вплоть до полного разрушения. И тогда его натура, его характер и суть человеческая видны на изломе: он проявляет качества, которым просто нет места в обыденной жизни. И еще. Смерть червяка — это происшествие, но не трагедия. Трагедия — это смерть героя. Смерть крупной личности, которая в смертельной борьбе с роком, с судьбой являет свое величие. Древние греки примерно так это себе и представляли, хотя говорили чуть иначе.

Поэту потребно, необходимо показать сильные характеры в смертельной борьбе. Ибо только в трагедии обнажается человеческая суть. А какие в жизни нашей трагедии? Чтобы — бороться, рискуя жизнью, готовый погибнуть — но настоять на своем. Или бандит на разборке, зэк на зоне — или солдат на фронте. Потребность в экстремальных чувствах, необходимость показать человека в экстремальных обстоятельствах — вот чем обусловлена военная тема в творчестве Высоцкого. (И что роднит военную тему с блатной.)

…Но прежде чем продолжать, необходимо сказать о двух песнях, (вернее, двух событиях, песен там больше), которые явились такой четкой чертой, отделившей молодого Высоцкого с его ранним творчеством — от Высоцкого зрелого, состоявшегося, поднявшегося на свою высоту и ставшего известным всей стране. Причем по отношению к Высоцкому «известный» означает «любимый»; это понятно.

Во-первых, появляется «Парус». Иногда он назывался «Беспокойство», но такое название как слово с пояснительной смысловой нагрузкой оказалось излишним. Как «песня» это уже, вроде, не лезет ни в какие ворота. Это поэзия. Чистая поэзия, высокая поэзия. Родство ее, происхождение в русской поэзии можно провести только от «Есть речи — значенье темно иль ничтожно…» Лермонтова и к «Неистов и упрям…» и «Синяя крона, малиновый ствол…» Окуджавы. То есть:

Здесь нет никакого сюжета. Никакой единой смысловой линии, сформулированной как движение какой-то мысли — что, скажем, свойственно сонету. Нет лирического героя — ни явного, ни скрытого, ни подразумеваемого, ни даже возможного. Это можно было бы назвать чистым вербальным импрессионизмом. Если бы не сильнейшее эмоциональное напряжение, импрессионизму не свойственное, а чаще связанное с экспрессионизмом. Колоссальная экспрессия, выражение сильнейших чувств!

«Парус» — это набор коротких фраз, никак не связанных между собой на предметном, сюжетном, конкретном уровне. Каждая фраза — это блок из нескольких слов, вырванный из опущенного контекста экстремальной ситуации: боя, катастрофы, усилия на грани смерти, зловещего ожидания опасности, гибели мира, отчаянья. И личная причастность ко всем бедам мира, и несогласие с этими бедами и несправедливостями, и безнадежность — и бунт против безнадежности мира.

А у дельфина
взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину
не ожидает никто.
На батарее
нету снарядов уже.
Надо быстрее
на вираже!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Каждая фраза — деталь большой картины, каждая фраза мгновенно разворачивается, подсознательно, в куст деталей, смыслов и эмоций: это океан, скорость, пена, ревущий мотор, бешено взбивающий воду винт, вспоротое серо-белое брюхо, кровь в воде, кишки, затихающие судороги тела, случайность и трагизм происшедшего, и боль, кровь, жестокость, конфликт ситуации — а это только одна фраза из четырех слов.

Еще три фразы: о выстреле в спину, бое гибнущей батарее и истребителе в бою; все три — экстремальные ситуации, решительные сцены войны близ гибели. И каждая фраза — выкрик из каждого, своего мира, из своей истории, своего сюжета, своей драмы. Выкрик — как один миг жизни того мира, один проблеск далекой трагедии, один бит сверхнапряженной инсайдерской информации, простите такой пошлый современный оборот.

То есть. Небывалая, невозможная концентрация информации фактической, предметной, событийной — и эмоциональной, выплеск в решительные моменты сверхнапряжения в борьбе на грани жизни и смерти.

Важное о приеме: здесь намеренно одни штампы или фразы очевидно-штампоподобные — по нескольким словам предельно ясно, о чем речь. Подсознанию легко: сопряженные в подсознании в клишированные блоки, слова мгновенно и автоматически разворачиваются в весьма подробные картины происходящего.