Огонь и сталь (СИ)

— О, так это мне польстить должно?! — прорычала Деметра, строптиво передернув плечами. — Я сюда по делу пришла, а не для того, что бы меня всякие… коты… домогались!

— Камо’ри любит блондинок, — лениво откликнулась королева воров. Она вальяжно развалилась в кресле, закинув ноги на стол. По Рифтену блуждали слухи, что глава Гильдии воров родила, но, глядя сейчас на подтянутую стройную фигуру воровки, было сложно в это поверить. Слышащая заняла стул напротив нее и сложила руки на коленях. По ее губам пробежала вежливая улыбка.

— Правда ли, что тебя можно поздравить?

— Аж три раза, — усмехнулась Ларасс, похлопывая себя по животу, — боги наградили меня тройняшками.

— Очень рада, — за богов. — Я пришла по делу.

— Слава Азурах, что не ради моего брата, — золотые серьги сутай–рат лукаво сверкнули, звоном соглашаясь с хозяйкой. — Кстати… как ты нас нашла? Рун сказал, что ты стояла у статуи Ноктюрнал, когда он тебя увидел.

Улыбка Деметры получилась нежной и ласковой, как удар кинжала по горлу.

— У меня свои пути… и свои люди, — она выразительно покосилась в сторону знамени, где на темно-сером фоне зиял знак Гильдии воров. Бахати неуверенно вышла вперед, старательно стараясь не смотреть в сторону гильдмастера. Ларасс хлопнула себя по колену.

— Ну и наглая ты, Слышащая! Мой брат, теперь еще и она! Не многовато ли?

— В самый раз, — отмахнулась магесса. — Не говори, что у тебя нет своих шпионов в моем убежище.

Королева воров склонила голову. Лед в ее бледно-голубых глазах растаял, уступив место уважению и любопытству.

— Думаю, пора перейти к делам. Бахати! Не стой столбом, хвост тебе рубить никто не собирается! Неси вина и чего пожрать, да не скромничай. Пусть Слышащая увидит, как живут благородные воры.

========== Du’uL KRAH (Корона холодов) ==========

Мороз и стужа вынудили босмерку обуться. На каленых северным холодом камнях можно и ноги себе отморозить, а снег в Истмарке сыпучий, искристо-белый, будто лунная стружка, и каждая снежинка жалит ледяным огнем яростнее, чем рой диких пчел. Тинтур не была в Виндхельме почти четыре года. Прожила вдали от города, который ее изуродовал, и возвращается в промерзшие каменные стены, подернутые дымкой инея, который не тает даже под солнечными лучами. Солнце редко заглядывает в этот край.

Вечер выдался безветренный — и то благо. В самые лютые морозы Север заключает Виндхельм в ледяную скорлупу, а ветер норовит выхлестнуть путнику глаза и набить снега в рот и за шиворот, рвет прозрачными пальцами одежду и неумолчно завывает в поднебесье. Даже скотину в такие дни держат в теплых домах. Тинтур, кутаясь в плащ, неспешно ступала по каменному мосту через студеные воды реки Белой, которые в вечернем сумраке казались черными, посеребренными тусклым светом звезд и луны, спрятавшейся за кривыми клыками гор, вгрызающихся в небосвод. Стражник в стеганом поддоспешнике и кольчуге, патрулирующий мост, проводил Белое Крыло подозрительным взглядом сквозь прорези забрала.

— Не испытывай меня, эльф, — грозно прорычал норд, пытаясь погрозить ей кулаком, и едва не уронил факел. Пламя тихо жалобно зашипело, упав в снег, стражник, глухо чертыхаясь, бросился его поднимать. Тинтур не удостоила его и взглядом. Просто диво, как они умудряются распознать мера в любой одежде. А впрочем, босмерка и не собиралась ни от кого таиться.

Виндхельм сер, что данмеры, ютящиеся в трущобах. Улицы сейчас пусты, слава богам, никто не будет глазеть и плеваться ей вслед. А местные норды это любят. Вот уж удивительно – данмерам прохода не дают, а чете альтмеров, держащих конюшню близ самых стен города, и в ножки поклонятся, если будет нужда, и за стол пригласят. Странно, что Ульфрик вообще терпит остроухих рядом. Должно быть, на ярловой заднице вскакивают чирьи всякий раз, когда мимо пройдет мер.

Ветер стонал, бродя по улицам столицы Истмарка, сорвал с нее капюшон, дернул за золотисто-рыжие волосы. Час саблезуба, самая тихая пора. Эльфка не собиралась задерживаться здесь, встать с петухами и уже через три дня дойти до Данстара. Деметра будто нарочно растягивала их путь. В путешествии со всеми удобствами есть своя прелесть, но Тинтур терпеть не могла этих тошнотворных минут промедления, тягучих словно смола. Слишком часто она босая плясала на лезвии кинжала, слишком часто могла лишиться жизни, что бы тратить ее так пусто и бессмысленно.