Огонь и сталь (СИ)

Одно радует — пока не нужны новые уши, но если что, можно всегда собрать урожай в Виндхельме. Остроухих тут не жалуют и правильно. Никому и дела не будет, если с парочки-другой данмеров уши снимут. Заодно и поживиться чем можно. Заметно повеселевший, Борлок двинулся ко дворцу ярла. Раз уж нордам амулеты не нужны, то пусть хоть придворный маг кое-что на свои зелья возьмет. Только бы стражники не поняли, что ушки-то вовсе не фалмерские. Хотя какое им дело? Сами небось забывают все, когда по серому кварталу разгуливают. Только глухой не слышит похабных песенок, которые местные распевают на улице данмеров.

Насвистывая себе под нос незатейливый мотивчик, бретон решил срезать через кладбище. Уже сбегая по ступенькам, он услышал позади себя легкие торопливые шаги, но не успел обернуться. Что-то сильно ударило его в спину, Борлок не удержал равновесия. Головой сосчитав все ступеньки, торговец взвыл, когда рот его наполнился кровью, а кисть глухо треснула. Мужчина с тихим стоном рухнул лицом в снег, на языке и в глотке словно пламя Обливиона бушует. Он попытался встать, но чья-то нога опустилась ему меж лопаток, впечатывая Борлока в мерзлую землю. Он хотел крикнуть, но голос пропал, бретон повернул голову, желая взглянуть на нападавшего, но тут ступня с силой опустилась на его поясницу. Борлок захрипел.

— Не двигайся, если хочешь жить, — хрипло приказал незнакомец и сорвал с лавочника шапку. Бретон облегченно вздохнул. Если одежда ему нужна, то пускай забирает, пусть все забирает, только его не трогает. Мужчина хотел было завести свою песню об оберегах и амулетах, когда снег возле его головы внезапно окрасился алым. Лезвие было таким острым, что Борлок не сразу почувствовал боль в отрезанных ушах, холод и страх притупили чувства. Он закричал лишь когда его окровавленные уши с рваными клочьями кожи, свисавшими по линии отреза, плюхнулись перед ним в снег, болтаясь на простом отрезе веревки. По ноге потекли крохи мужества Борлока.

— Теперь посмотрим, как это принесет тебе удачу, — голос растаял в тишине кладбища, оставив бретона одного давиться рыданиями и болью. К горлу подступил склизкий колючий ком, лавочник даже не слышал голосов обступивших его стражников. Сквозь мутную пелену застилающую взгляд он увидел девку в плаще. Капюшон не скрывал острого чисто эльфийского подбородка. Борлок протянул к ней руку, но она безвольно упала на землю. Оглушенный слабостью, он уже не видел, как эльфийка скрылась в сером лабиринте улиц Виндхельма.

***

Звук разбивающихся об пол капель воды оглушительным эхом разносился по камере Онмунда. Это единственное, что наполняло унылые дни мага. Вампиры больше не приходили, еду приносила Матильда, и каждый раз юноша замечал на женщине новые раны. Порезы на шее и запястьях кровоточили, норд хотел залечить их, но стоило ему только подойти к Матильде , как она вжала голову в плечи и опрометью бросилась прочь, даже забыв закрыть решетку. Еще долго потом звучали тихие жалобные крики Матильды, которую наказывала за провинность Ирмагард.

Хуже всего было одиночество и постоянная тишина. Кровососы не желали опускаться до рукоприкладства, и пытали его безмолвием, а не кнутом или каленым железом. В некоторые минуты колдун бы с радостью отведал боли за одно-единственное слово или возможность вновь увидеть Деметру. Юноша запустил пальцы в успевшие отрасти волосы. За время своего заключения он сотню, тысячу раз успел пожалеть, что столько наговорил жене. Хватило бы ему ума сдержаться, сейчас он бы не сидел в сырой, промозглой келье. Онмунд отчаянно скучал по жене, и от мысли, что он ее больше не увидит, болезненно сжимало сердце стальными тисками, пронзало холодом безнадежности и тоски. Маг не раз задумчиво вглядывался в ледяные иглы, сверкающие бритвенно острыми гранями, или в пламя, алчное и обжигающее, сотканные из тонких нитей магии. Что мешает ему лишить сейчас себя жизни? Короткая вспышка боли ничто по сравнению с пленом в пещере вампиров? Что его ждет? Пустое бесцельное существование, которое выжжет его изнутри? Но каждый раз решимость сбежать от суровой реальности в царство Шора таяла, словно льдинка под лучами весеннего солнца. Онмунд не хотел уходить. За слишком многое цеплялась его жизнь.

Его разбудило тихое бряцанье и лязг — кто-то отпирал дверь его камеры. Юноша с трудом разлепил веки. Взгляд практически мгновенно различил в полумраке высокую фигуру Эсташа. Альтмер аккуратно притворил за собой кованую железную дверь и неспешно направился к северянину. Колдун сел на топчане, шкуры соскользнули на пол, но Онмунд этого даже не заметил. В самые первые дни своего заключения промозглая сырость и холод не давали ему покоя, но потом его чувства будто притуплялись, и витающая в камере прохлада становилась все незаметнее. Или, может, норд уже стал частью этой унылой обители, врос нее и сам растворяется в зыбкой темноте?