Огонь и сталь (СИ)

Будучи человеком он старался не потакать своим диким первобытным инстинктам, сдерживался, но при виде эльфийки кровь вскипела в его жилах, а вой его внутреннего волка едва не оглушил воина. А Белое Крыло только озорно, понимающе улыбнулась. Уж она-то своим желаниям потакать привыкла. Девушка отсекла небольшой кусочек и протянула его Вилкасу, не отрывая темно-янтарных глаз от его лица. Пальцы воина сжали ее запястье, он поднес ее руку ко рту, мягко взял губами сырое мясо. Соль крови растеклась на языке, отдавая чуть заметной сладостью и травами. Соратник прикрыл глаза, прислушиваясь к вкусу и довольному урчанию зверя. Веки норда дрогнули и медленно поднялись. Тинтур смотрела на него лукаво, даже искушающее, как даэдра. Уголок рта воина дернулся, он потерся губами об ее окровавленную ладонь. Босмерка шагнула к нему. Рука Соратника легла ей на талию, привлекая к себе. У поцелуя был вкус крови и леса.

***

Воспоминание отозвалось легкой ноющей болью в груди, и Вилкас поспешно глотнул вина. Кажется, давно это было, зима тогда еще по Скайриму гуляла, а сейчас уже солнце пригревает по-весеннему ласково. До лета уже рукой подать. И другой такой, как Тинтур, ему уже не найти. С Сульгой на охоту не пойдешь и сырого мясца не отведаешь. Она хоть и трудится в шахте, но характер у нее нежный и мягкий, любит цветы и песни о героях, а в сундуке хранит красивое платье из зеленого атласа, которое при такой жизни Сульге некогда носить. А босмерка носила шерсть, лен и кожу, ходила босая и топоры ей были роднее, чем ленточки и наряды. Сульга хорошей женой бы стала Соратнику, верной, преданной дому и мужу, любящей… но отчего же вместо ее милого личика перед глазами постоянно предстает эльфийка, остроухая и наглая?! Еще убийца и разбойница бывшая, чудом избежавшая казни. Юноша в гневе стукнул кружкой по столу. Пьяница, дремавший в углу, резко вскинул голову, хлопая осоловевшими глазами. Убить преступницу и дело с концом, спасибо ему только скажут! Эх, давно надо было сдать ее ярлу, голове Белого Крыла на пике самое место. Волк отчаянно завыл, забился, будто от муки. Зверь северянина к босмерке рвется, тоскует и мучается. Оттого Вилкас и думает о ней постоянно. Отравила Тинтур его, любовь… нет, не любовь это! Одержимость звериная точит его изнутри, сушит, выжигает. Вот как избавится он от проклятья, так скинет с сердца отравленные оковы и забудет о ней. Чего бы то не стоило.

***

Прежде чем продолжить служение Матери Ночи, Цицерон решил медитировать. Успокоиться телом и духом, очистить разум, чтобы пустые треволнения не отвлекали от его обязанностей. В одних рубашке и бриджах, имперец опустился на колени. Жесткая медвежья шкура колола ноги, но скрадывала холод каменного пола. Хранитель сложил руки на коленях, прикрыл глаза, дыша глубоко и размеренно. Мысленно он повторял пять священных догматов, но к своему вящему неудовольствию сбивался уже на второй цитате. Рассудок противился медитации, постоянно возвращался к дерзкой девице, по насмешке судьбы или по шутке даэдра ставшей Слышащей Темного Братства. Нет, нет, конечно, Цицерон не сомневается в правоте Матушки, но… девчонке явно требуется хорошая порка! Это сбило бы с магессы немного спеси и надменности, да только кто дерзнет поднять руку на Слышащую? Что не говори, норов у вампирессы крут, если сразу не убьет, то прикажет казнить. Назир и Бабетта подчиняются ей беспрекословно, послушники едва ли землю не целуют, по которой ступает изящная ножка бретонки. Есть еще Говорящая, босмерка, тихая, задумчивая, себе на уме. Она-то не поклоняется Слышащей столь бездумно, эльфка даже Отца Ужаса не почитает должным образом, но Деметру она знает, а Цицерон ей чужак, незнакомец. Если дело все же дойдет до точки, все Братство встанет на сторону той, что спасла семью. А Хранитель… Хранителя можно выбрать и нового.

Мысли роились в голове, не давали сосредоточиться. Это Убежище так сильно отличается от чейдинхольского. Мужчина опустил голову, рыжие волосы, щекоча, скользнули ему на лицо. Сердце полно тревог, он тянется назад, в прошлое, а реальность чужда ему. Этот холодный, суровый, даже жестокий край чужой ему, как и Слышащая, юная, амбициозная и высокомерная. Но Цицерону выпала честь стать Хранителем, следовательно, теперь его жизнь принадлежит Матери. Он живет ради Матушки, хотя так хочется вновь взять руки клинок и, притаившись за портьерой, поджидать жертву.

Воспоминания о его прошлых контрактах, успешных и не очень, расцвело тенью улыбки на лице имперца. Например, баронесса из Брумы, хохотушка и гурман, обожающая жизнь так сильно, что смерть, дар Отца Ужаса стал для нее панацеей от пороков. Даже не сопротивлялась особо, когда Цицерон зажимал ей нос и лил отравленное вино ей в глотку. Знала, какая честь ей оказана. Служанка ее умерла не столь достойно – любопытную девчонку пришлось прирезать грубо, как жертвенную овцу.