Огонь и сталь (СИ)

- Лис-с… Лис-с держ-жать! - малышка решительно схватила лежащий на столе тесак, но маленькие ладошки не смогли удержать обмотанную кожей рукоять. Широкое лезвие повело в сторону, и его острие с глухим стуком вонзилось в дерево столешницы с глухим стуком. Редгард едва успел отдернуть руку. Ящерка сердито засопела, попыталась поудобнее перехватить тесак, но Назир схватил ее поперек талии и усадил себе на плечо. Девочка негодующе заверещала, извиваясь в его руках и меча коготками мужчине в глаза. Казначей глухо чертыхнулся.

- Ну, тише, тише, помню я про твой хвост, чего сразу пищать-то?

Дитя, маленькое, неразумное… счастливое. А бедный, одинокий Цицерон, несчастный, несчастный Дурак Червей… он будет служить, будет страдать. И все из-за Слышащей!

- Мерзкая Деметра, неблагодарная Слышащая, - бубнил имперец себе под нос, даже не чувствуя прикосновения к мертвой плоти Матушки, - Цицерон столько сделал для нее, Цицерон так любит ее, так любит… а она бьет Хранителя, бьет так больно! Мать, за что твой слуга так мучается? Отчего Отец Ужаса не призовет его? А может… может, страданиями верный Цицерон служит вам? О да, о да, Цицерон твой без остатка, милая Мать! Пусть Слышащей ничего не останется… моей любимой Слышащей…

Несколько слезинок срывались с золотистых ресниц, покатились по щекам, оставляя грязные разводы на впалых щеках, повисли под подбородком мутными каплями. Нужно стереть эти позорные слезы, свидетельства его слабости, боли и скорби, но не смеет прервать священный ритуал, руки продолжают покрывать мертвую плоть Матери Ночи ароматными маслами, каплями, наполненных жизнью тысячи цветов. Будто они в силах вернуть жизнь в мумию Матроны.

Глухой стук отворившейся двери прокатился протяжным стоном по коридорам убежища, и вереница быстрых шагов прошелестела по ступеням. Плечи шута напряглись, когда в холл, где стоял саркофаг с костями Матушки, ворвался Онмунд. Полы плаща развивались за спиной мага, словно вороньи крылья. Тонкий нюх Цицерона уловил душок, вьющийся подле норда, но на черном бархате кровавые пятна не заметны. Лицо вампира белее снега, глаза горели бледно-голубыми звездами. Назначение колдуна Говорящим, Спикером, несущим волю Слышащей, будило дикую ярость в груди скомороха. Прошел в Черную Руку по брачным узам! Еретик, нечестивец! Не верует в Ситиса, не чтит, не любит Матушку! Скользкие от масла пальцы сжались в кулаки, тягучие янтарные капли стыли на напряженных костяшках. Рядится как барин, в черное с золотым шитьем, туника только серо-голубая, а на груди, там, где застыло сердце, темнеет отпечаток ладони. Цицерон прикрыл глаза, а воображение услужливо ткало картину, как Слышащая прижимает руку к груди северянина, и ее прикосновение застывает на ткани. Имперец поднялся на ноги, натянуто улыбаясь.

- О, кто вернулся! - пропищал он фальцетом, приплясывая возле гроба Матери. - Говорящий, скажи, а где Слышащая? Говори, говори Дураку Червей, где же забыл ее Говорящий.

Онмунд выдохнул сквозь зубы. В этом вздохе слышалось едва сдерживаемое рычание. Маг неторопливо обернулся к шуту. Темно-багровая продольная полоса, идущая от кончика носа по губам к подбородку, была еле заметна. Вампир кормился, чьей-то кровь умылся, кости глодал… и хохотал!

- Говорящий не хочет говорить Цицерону? Но Говорящий должен говорить! Говорить, пока язык не отсохнет! Так скажи, скажи же верному Цицерону, где же Слышащая.

- Не твое дело, - отрывисто бросил юноша, хлестнув хранителя взглядом исподлобья. Лицо мужчины изумленно вытянулось, красные губы сложились бантиком. В темно-янтарных глазах вспыхнул гнев, приторно-острый аромат лицемерной веселости стал сильнее.

- Не мое? Не мое?! Но Слышащая моя! Мы были вместе так долго, так долго… а где же был колдун? Колдовал? Ворожил? Ха-ха-ха, ворожея с хреником! - гаер скорчил презрительную гримасу. - Старый мерзкий ворожей, лишишься скоро ты ушей!

- Волосы Исмира, да что ты несешь? - Онмунд нетерпеливо стянул с рук перчатки и швырнул их на стол. - Теперь ясно, почему Деметра не переносит уличных скоморохов да шутов. Твои шутки гаже кислой капусты.

- Охо-хо, маг говорит как фермер! - зло расхохотался Цицерон, хищно скаля зубы. В комнату, позевывая, вошел Гешу. Алые глаза адской гончии раскаленными лезвиями кинжалов вонзились в лицо имперца. Пес лег у ног северянина, положив голову на лапы, над его хребтом вилась черная дымка, мускулы бугрились под черной лоснящейся шкурой. - Может, маг вернется на свою ферму? Самое место ему с буренками и козленками.

- А где же тогда твое место, Цицерон? - Гешу сдержанно зарычал, почуяв ярость в голосе хозяина. Хранитель звонко хихикнул, и, схватив кинжал и пару изогнутых спиц, принялся жонглировать. Клинки вели сверкающий серой сталью хоровод в воздухе, плясали, послушные рукам и воле мужчины.

- Где место Дурака Червей?! Место верного Цицерона рядом с родной Матушкой! Рядом со Слышащей! А ворожею… - шут лукаво хихикнул, кинжал описал последнюю дугу и замер. Лезвие слепо уставилось на Спикера: - лучше убраться. Иначе он может маленько покалечиться и чуть-чуть умереть.