Огонь и Ветер

Мой император, ты всегда появляешься в моей жизни, как ослепительный рассвет после долгой и муторно-скучной ночи. Безудержная яркость твоего присутствия заставляет играть красками все серые предметы вокруг, люди и саганы громко приветствуют тебя, и невозможно не жаждать твоего света… Но рассвет этот для меня всегда – несмотря на красоту – жуток, как последняя заря осужденного на смерть.

Я стою под красным балдахином твоей ложи, как на лобном месте, и жду приговора. Император спешивается с ящера, поднимает правую руку, сжатую в кулак, салютуя, и трибуны взрываются криками. А он идет к нам. Огненный воин в золотых доспехах с развевающимся за плечами алым плащом. Все невесты затаили дыхание.

Мама с тетей отступили, как и родственники других невест. Нас тринадцать. Даже тетя сказала, что это странно. Двенадцать должно было быть. Все удивлены. Мне кажется, что удивляются они моему присутствию. Но вслух никто ничего не говорит. На его лице широкая улыбка. Императорская корона из тяжелых золотых пластин на рыжих в солнечном свете кудрях. На каждой пластине – руны, алхимические формулы единства стихий, их перетекания из одной в другую.

– Рад приветствовать вас, л’лэарди.

Я не справляюсь с волнением, наверное, даже заметно, что я дрожу. Жду его взгляда, как выстрела в упор. Огненные глаза касаются моего лица… и нет, он не перестает улыбаться. Вслед за Его Величеством мы заходим в темную ложу. Она слишком тесна, не рассчитана на такое количество присутствующих. Я поспешила забиться в кресло в самом последнем ряду, чтобы оставаться в тени. Сомнения все еще живут во мне. Почему нас тринадцать?

Здесь тепло, темно, удушливо пахнет духами. Арены не видно, зато можно любоваться макушкой императора и слушать в непосредственной близости его мощный голос, от которого дрожат опоры. После коронации его огонь был тусклым – сегодня, даже если закрыть глаза и уши, его присутствие оставалось невероятно зримым, реальным, стихия дышала прямо в лицо, грозя обжечь кожу.

Трибуны выкрикивали имена. Мне пришлось встать на ноги, чтобы хоть что-то разглядеть. Воины на ящерах гордо объезжали арену, каждый нес знамя со своим гербом.

– Знаете, я читала в одном романе, как человеческую девушку убили, она просто умерла от удушья, когда ее намеренно заперли в комнате, заполненной срезанными розами. Мне кажется, то же самое произойдет сейчас с нами, – томно сказала сидевшая рядом со мной незнакомая земляная, обращаясь к двум своим товаркам-водяным, и начала усиленно обмахиваться веером. Ее подружки захихикали, поглядывая на меня. Очень хотелось ответить что-то резкое. Мы сидели так тесно, что ее толстое, влажное голое плечо касалось моего, а запах парфюма был так громок и сладок, что за пять минут им можно было наесться, как пирожными, до тошноты.

– Прекрасная смерть. Своих врагов я бы убивала именно так, – говорю, глядя земляной в лицо, но негромко, чтобы в передних рядах не услышали. Нехорошо затевать ссору рядом с ушами императора.

– У вас есть враги, которых вы хотели бы убить, л’лэарди… э-э-э? – тянет земляная, мычанием и жестами подчеркивая, как отчаянно пытается вспомнить мое имя. Водяные опять хихикают.

– Л’лэарди Верана, – подсказываю. – Нет, ну что вы. Я очень добрая и хорошая девушка. Откуда у меня могут быть враги?

– А еще вы скромная, – поддакивает одна из водяных.

– Спасибо. Так приятно, когда даже незнакомые люди видят твои достоинства, – я даже всхлипнула от избытка чувств, прижала к уголку глаза платочек.

Рев труб отвлекает нас от дальнейшей перепалки. Начался первый бой.

Я впервые на турнире, и вынуждена признать – ничего в них не понимаю. Если копье треснуло о грудь соперника, который вполне себе бодро поскакал дальше, почему обладатель треснувшего копья победил, ведь он потерял оружие? Почему некоторые сражающиеся ограничиваются скрещиванием копий, а другие продолжают сражение на мечах? Но красиво. Ящеры мчат навстречу друг другу с яростным рыком, развеваются плюмажи на шлемах бойцов, кричат трибуны, воин летит наземь, и его втаптывают в песок ноги убегающего ящера. С трибун в победителя летят цветы и какие-то кружевные детали дамского туалета. Несколько раз награда, не долетев, плюхалась на балдахин нашей ложи, ощутимо его прогибая. Император то и дело вскакивал со своего сиденья. Он напряженно всматривался в происходящее на арене и руководил турниром, как опытный дирижер оркестром. Вот взмах его руки – и судьи отбирают у очередного победителя копье, внимательно оглядывают наконечник, отдают подбежавшему сагану-водяному.

– Магия! Наконечник был заколдован! – кричит стихийник, и трибуны начинают возмущаться, свистеть. Мошенничество! Позор!

– Я слышала, этот саган проиграл в карты все свое состояние, – говорит л’лэарди Эльяс, обращаясь к императору. – А теперь он решил поставить на кон честь. И… ее тоже проиграл.

Она сидит по правую руку от владыки, ее золотистосмуглые плечи обнимает пена золотых кружев, венок из золотых цветов с рубинами в сердцевине лежит на солнечно-рыжих волосах. Почти императрица.