Огонь. Ясность. Правдивые повести

Говорят, что так оно и должно быть по закону: если только какому-нибудь кровопийце захочется убивать людей, — пусть для этого каприза не будет никакого разумного повода, даже никакого повода пусть не будет, и вот уже выхватывают из толпы наудачу семерых человек и приказывают их расстрелять. И это записано в законе страны, где питают будто бы уважение к фронтовикам и где даже один весьма почтенный старец сказал, что солдаты у нас не бесправны, а некоторые шутники уверяют, что в нашей стране каждый человек имеет права, которые даже так и называются: права человека.

Но если существуют такие странные законы, тем хуже для народа, раз он имеет глупость им подчиняться. Одного я никак не пойму: как это генерал, совершивший подобное злодеяние, может потом разгуливать по улицам, показываться в общественных местах, и ни один честный человек не плюнет ему в глаза, и не найдется такого действительно честного человека, который разбил бы ему в кровь физиономию.

Семерых солдат заперли в амбаре, а на следующее утро, на заре, взвод повел их в поле, — стали искать стог, чтобы их расстрелять.

Километрах в двух от деревни нашли подходящий стог. Людей выстроили.

При этих словах кто-то перебил рассказчика, которого мы назвали Пьер, и сказал, вернее, простонал, как в бреду:

— Как это всегда находят людей, которые готовы убивать товарищей?

И рассказчик просто ответил:

— Так и находят!

Итак, их выстроили, велели отдать носовые платки и завязали им глаза. Взвод тоже выстроился и взял их на прицел. Раздалась команда: «Пли!»

Взвод повиновался, потому что солдаты эти были как забитые животные и не нашли в себе мужества поступить по-человечески! Но, даже выполняя приказ, они, понимаешь ли, зажмурились, как мальчишки, прежде чем нажать курок.

После громоподобного залпа приступили к приканчиванию расстрелянных. Обычно это поручалось унтеру, который обходил трупы с револьвером в руке. Он выстрелил двоим в висок. Один из упавших — отец пятерых детей — дико закричал, когда ему размозжило череп.

Тогда унтер не выдержал. Говорят, он даже заплакал, так это ему было противно. И не стал приканчивать других. Бывают такие люди. Выполняют свое грязное дело, злое дело, а потом вдруг больше не могут. Говорят, что они, мол, лучше других. А по-моему — нет! Разве ему не должно было опротиветь все это еще до того, как он начал? Да и как он мог начать?

В тот момент, когда раздалась команда «пли!», один из осужденных упал, как неодушевленный предмет, и больше не шевелился. А упал он чуточку, если так можно выразиться, раньше срока, на какую-то долю секунды раньше, чем в него попала пуля. Стрелок, который стоял против него, ничего не видел, потому что зажмурился; унтер, который приканчивал, тоже ничего не заметил. Он успел пристрелить двух первых солдат, и ему стало дурно.

А тот солдат, когда взвод ушел, с удивлением убедился, что он жив. Ощупал себя — действительно жив. Солдат пополз вокруг стога, ища, где бы спрятаться, как оглушенный выстрелом зверь, потом вскочил и побежал куда глаза глядят.

Через час прохожие нашли возле стога шесть расстрелянных. Пятеро из них были мертвы. Шестой солдат был ранен: ему пулей раздробило бедро. Его подобрали и перевязали рану.

А тот, седьмой, который остался жив, бежал всю ночь и наутро пришел в какую-то часть. «Кто этот старикан?» — спрашивали друг друга солдаты. И верно, он стал весь седой (хотя от природы он белокурый и ему недавно исполнилось всего двадцать семь лет). И тут я понял, что седеют в один миг не только в романах, где такие случаи очень красноречиво описываются (кажется, первый раз в жизни правда о войне совпала с романами).

В новом полку он чистосердечно рассказал всю свою историю. Это, конечно, глупо. Но с ним ничего не сделали. Его не могли внести в списки наличного состава, ни дать ему солдатскую книжку, потому что официально он считался погибшим, погибшим позорной смертью — таков принятый термин. Итак, в двести двадцать третьем полку он служил сверхштатным. Впрочем, он все время дрожал как лист при мысли, что его дело всплывет и ради соблюдения формы его окончательно расстреляют. Пока что его прикомандировали охранять полковое знамя, которое, в свою очередь, охраняет от передовой линии тех, кто его бережет.

Он был шахтер из Монтиньи-ан-Гоэль, Мобилизовали его третьего августа, в тот самый день, когда его жена произвела на свет их первенца, которого солдат так и не увидел, — ребенок родился к вечеру, а отец ушел из дому на заре. Имена остальных я тоже знаю и могу вам их назвать. Одного, например, звали Юбер, и его родителям прислали медаль, военный крест и выписку из приказа, где ему, Юберу, объявлялась благодарность. Начальство спохватилось и решило скрыть содеянную подлость под медалями и крестами. Но у нас с вами речь идет только о Франсуа Ватерло.

Один из слушателей прервал рассказчика:

— Незачем называть его по имени, этого Ватерло. Пускай никто не знает его истории, так оно для него будет спокойнее, старина.