Огонь. Ясность. Правдивые повести

Двести пятьдесят человек живых и здоровых — это не пустяки. Но несколько огненных зигзагов, несколько мощных ударов раскаленного металла, который сечет пространство по всем направлениям — слева, справа, крест-накрест, два-три сверкающих фонтана, ураган свинцовых градин, которые пробили бы любую крышу, и в завершение четкий стук пулеметной очереди, прошедшейся по нескольким «уцелевшим» точкам, — и вот вместо людей — сплошная мешанина мяса, костей, амуниции: ведь они были безоружные.

Начальство предусмотрело все. Были приняты тысячи хитроумных предосторожностей, чтобы эта история не выплыла наружу, и с нас, участников, взяли клятву хранить молчание до гроба. Мы поклялись и сохраняли тайну столько, сколько требовалось; мы люди честные.

Таких или почти таких эпизодов было сотни, никогда мы о них не узнаем, и все это посмели совершить французские офицеры. Вот они, злодейские подвиги этих выродков, которые командовали нами, и большинство из них, будьте уверены, снова начнут командовать, если представится подходящий случай.

Зверская жестокость аттилл и тамерланов прогрессировала вместе с веком прогресса. Усовершенствовали не только машины и оружие, усовершенствовали также и лицемерие, подлость и мерзость.

Я знал об этом преступлении уже давно. Один мой друг слышал подлинный, подтвержденный документально рассказ об этом случае и передал его мне, не забыв сообщить множество подробностей как о личности рассказчика, так и об обстоятельствах, при которых ему довелось услышать это признание, но вместе с тем он просил меня пока никому ничего не говорить. «Пока» — это значило до окончания выборов (шел май 1924 года). Об этом же было доведено до сведения некоторых наших государственных мужей. Они негодовали, метали гром и молнии. Но их кандидатуры были выставлены на выборах, и у них имелись, понятно, свои заботы. Но если они и сдерживали с превеликим трудом кипящее в их груди благородное негодование, то лишь для того, уверяли они, чтобы попозже нанести особо сокрушительный удар: пусть только их выберут — и тогда увидят. Их выбрали и действительно увидели… что одно дело кандидаты, а другое — депутаты. Впрочем, и кандидаты и депутаты (когда-нибудь я назову их имена) постарались замять эту неприятную историю, которая могла только усложнить розыски виновников и затронуть высокопоставленных лиц. Короче, наши парламентские столпы как воды в рот набрали и хранили упорное молчание как раз в том единственном случае, когда было бы небезынтересно услышать их голос. И после того как обычная комедия парламентских выборов была сыграна в их пользу, ничто уже не могло воскресить эту историю, погребенную под грудой свинца.

Ну что ж, придется выступить мне вместо наших почтенных пастырей, потому что нельзя молчать об этом деле. Особенно же и прежде всего я хочу сказать: истинные, надежнейшие сообщники этих палачей в раззолоченных мундирах и этих шутов нашей «демократии» — это вы, господа, вы, хранящие невозмутимое спокойствие, вы, говорящие «аминь!» преступлениям, вы, так называемые порядочные люди и так называемые добрые граждане.

Те, кого нельзя смирить Перевод Р. Титовой

Какие бурные и стремительные кинокадры можно извлечь из хаотических событий современной истории и, расположив их по порядку, передать в величественной эпопее! Одна такая эпопея особенно отчетливо вырисовывается на кровавом фоне мировой войны. Это настоящая эпическая поэма о пробудившемся сознании и героической воле. Ее потрясающие безмолвные картины неотвязно преследуют меня с тех пор, как я познакомился и подружился с некоторыми из уцелевших участников этой трагедии.

Прежде всего на экране, представляющем лицо мира, возникает картина, перед которой стушевываются все остальные. Многотысячный митинг людей в солдатской одежде. Это митинг осужденных на смерть. Он начался в восемь часов утра и должен кончиться в Десять часов. Срок установлен не регламентом собрания, а жестокой необходимостью. Митинг должен кончиться в десять часов. Над толпой солдат реют красные знамена. Когда они шли строем к месту митинга, знамена надувались, как паруса, и словно увлекали всех вперед. Ораторы, один за другим, выступают на открытом воздухе, и все заканчивают свои речи одинаково: «У нас одно желание! Мы хотим вернуться в Россию!», «Мы хотим участвовать в революции!» А кто-то говорит: «Нас здесь одиннадцать тысяч». Чей-то робкий голос предлагает: «Может, лучше уступить и подчиниться…» В ответ несется единодушный крик: «Нет!» И кто-то, выражая общее мнение, добавляет: «Умрем под красным знаменем». Они поют «Марсельезу» и «Интернационал». Без пяти минут десять. Митинг заканчивается. Оркестр играет траурный марш. Вдруг вдалеке, на горизонте, грохочет орудие. С воем летит снаряд, и оглушительный взрыв сотрясает землю. Падают два убитых музыканта. Остальные продолжают играть. Дым застилает все, но видно, как падают люди, как в предсмертных судорогах корчатся умирающие. Вспышки огня во всех концах неба. Громовые раскаты выстрелов.