Огонь. Ясность. Правдивые повести

Вдруг на пороге одного такого убогого домика показалась какая-то фигура, заметила путника, воздела к небесам руки:

— Хозе!

Это был Сантандер, старый товарищ, с которым Реаль вместе боролся, вместе терпел лишения.

— Хозе! Друг! Я тебя сразу узнал! Значит, это ты?

Хозе резко остановился и, утвердившись покрепче на ногах, просто ответил: «Да, я», — но голос у него прерывался после быстрой ходьбы и еще потому, что на сердце у него лежала свинцовая тяжесть.

— Я тебя сразу узнал, — кричал во всю глотку Сантандер, — ты, брат, не особенно изменился. А потом Клемане, твоя жена, нам говорила, что ты должен приехать. Она вчера даже сама сюда приезжала, думала, что ты уже здесь. А ночью она уехала потому, что, говорит, никого не встретила.

Она, Клемане, была всего в десяти метрах от того барака, где он уснул, сраженный усталостью! Сделай он вчера еще два-три шага, и он бы попал прямо в объятия Клемане.

Тут появились еще старые друзья-приятели, они выходили из домов, воздевали каково команде руки к небесам и хором восклицали: «Хозе!» На загорелых их лицах ярко выделялись синеватые белки. На глазах у них проступали слезы, они обнимали Хозе, целовали, душили его в сильных дружеских объятиях.

Прибежали женщины. Ребятишки, побросав игры, молча столпились вокруг.

Пришел даже священник отец Леонт, с ним в свое время Хозе не особенно ладил. Отец Леонт растолстел, разбух, нижняя его губа еще больше отвисла и лоснилась, как будто смазанная салом. Он тоже улыбался, тоже размахивал руками, но в глазах его застыла неприязненная усмешка.

— Хозе! Заходи, друг! Стаканчик вина!

Если вам в такую минуту предлагают выпить стакан вина, отказываться от угощения не полагается, а потом вино, оно подкрепляет.

— Спасибо. Стаканчик, пожалуй, выпью, но рассиживаться не стану, ведь я домой иду.

— Верно, верно, тебя ждут.

Однако он уступил настойчивым просьбам друзей и присел, — по правде сказать, он очень утомился, пройдя даже такой недолгий путь, и теперь все его тело настойчиво требовало покоя. Какая-то женщина бросилась за вином.

— А ну-ка, старина, повторим!

Звон стаканов, вопросы, восклицания заполнили маленькую комнатушку.

— Ну, последнюю. Теперь иду.

Но он не мог подняться…

От трех стаканов в голове у него закружилось.

В отчаянии он налил четвертый стакан и залпом осушил его в надежде взбодрить усталое сердце и ослабевшие ноги.

И вдруг его как будто обухом хватило по затылку, и тут только он понял, какое же преступление он совершил.

А все его благожелатели, сбившись кучей вокруг него, недоуменно переглядывались: «Да что это с ним такое стряслось?» Они ничего не понимали, откуда же им было понять, что такое просидеть тринадцать лет взаперти, есть одни только вареные бобы да жидкий суп, а пить одну только воду. Для него четыре стакана было, все равно что другому четыре кувшина.

Голова его раскалывалась на части, и хотя он сидел на стуле, он протянул вперед руки, чтобы не упасть. В глазах двоилось, вдруг всю комнату заполнили лица, плечи, руки, дружески улыбались рты, и они раскрывались и раскрывались все шире, заполняя собой весь мир вплоть до далекого горизонта, а стены шатались, плясали, выписывали по комнате немыслимые зигзаги и вдруг исчезали.

Но самое ужасное было то, что пока еще каким-то краешком сознания он ясно понимал, в какую бездну падает.

Его охватил страшный гнев, он поднялся на ноги и завыл в отчаянии. Но от крика у него перехватило дыхание, и он рухнул на стул.

Потом он снова вскочил, вытянул шею и голову к двери, и в глазах, глядевших на дорогу, был ад.

Друзья бросились к нему, подхватили его под руки. Они вдруг поняли все. Им стало стыдно, горько, но ведь в этом была не их вина, они-то ведь угощали друга от чистого сердца. Они просто не подумали — вот в чем была их ошибка.

Хозе с помощью Пабло кое-как дополз до двери.

— На воздухе, ребята, он отойдет, ему полегчает.

Но и воздух, как на грех, оказался против Хозе и, вместо того чтобы рассеять винные пары, только усилил безумие изнуренного, сломленного всем пережитым человека.

Через улицу на пороге дома стояла какая-то женщина.

Он закричал:

— Клемане!

Это была не Клемане, но он так тянулся к этой незнакомой женщине, что друзья подтащили к ней Хозе.

Женщина перепугалась, побледнела. Ее трясло как в лихорадке; она хотела убежать, но не осмелилась.

Он что-то долго лепетал, он умолял ее:

— Значит, ты меня не узнаешь? А где они, где наши малыши и те, другие? Куда вы их всех попрятали? Покажите же мне их!

Друзья пытались привести его в чувство, что-то кричали ему в ухо. Одни бранили, другие упрашивали, не зная, как с ним действовать — лаской или угрозой. Словом, поднялся невероятный шум.

А чуть-чуть поодаль стоял отец Леонт, он наблюдал за этой сценой, и губы его кривила дьявольская усмешка.