Огонь неугасимый

— Что Майя? Майя — как жаворонок… в небесах витает, — продолжал балагурить Саша. — Ее не приходится уговаривать, чтобы в цех переходила.

6

Стояли суетливые предпраздничные дни. Председатель завкома Пантелей Лукьянович Калюков проводил бесчисленные заседания и собрания.

Муртазин, посидев около получаса на одном из таких собраний, ушел раздраженный.

Завод не выполнил плана октября по готовой продукции: подвели заводы-поставщики. Муртазина поражало, как может Калюков разводить в такой обстановке словесную кашу, да еще и достижениями какими-то хвастаться. А впрочем, что ему. За выполнение плана отвечает ведь директор. Отберут переходящее знамя? За это тоже в первую очередь краснеть положено директору. «При Мироныче, скажут, знамя всегда в наших руках было, а приехал Муртазин, — живо потеряли». На пленумах, на конференциях опять-таки имя директора поминать будут.

Уже известно было, какой из заводов является ближайшим претендентом на знамя. Зеленодольский. Муртазин представил себе Чагана, расплывшегося в самодовольной улыбке, его цепкие руки, вспомнил нелепую его приговорочку: «Крутится-вертится шар голубой», — и все в нем запротестовало. Нет, Муртазин не может этого допустить. Да Чаган его так засмеет, что людям на глаза не покажешься.

Но главное было не в этом. Муртазин дал слово в Москве, что поведет дело как следует. А что получается?

Он давно предчувствовал беду и не раз подтягивал и распекал начальника сборочного цеха. Но еще чаще Зубкова. Ибо сборочный цех больше других зависел от заводов-поставщиков. А с ними вел дела Зубков. Маркел Генрихович давал клятвенные обещания сделать все возможное, но выполнять их не выполнял, ссылаясь на объективные причины. А какое Муртазину дело до объективных причин? Он их никогда не признавал, а сейчас тем более.

«Погодите, забегаете у меня», — мрачно думал он.

Вошла секретарша Зоечка и доложила, что из Москвы вернулся Назиров.

— Где он? Пусть зайдет! — оживился было Муртазин. Но, бросив взгляд на пришибленного Назирова, тотчас понял все. Карие глаза его сузились, приобрели холодно-злое выражение. Буравя ими Назирова, он коротко спросил: — Провалил?

— Да, — кивнул Назиров, заранее приготовившийся к хорошему нагоняю.

Но, к его величайшему изумлению, Муртазин не взорвался.

— Садись, — сказал он Назирову, и взгляд его смягчился. — Садись и выкладывай все без утайки — где был, с кем говорил, почему не одобрили проект?

И, когда Назиров, краснея за свою неудачливость и малоопытность, приступил к рассказу, Муртазин выслушал его уже совершенно спокойно, иногда даже одобрительно кивал головой. Даже самые критические моменты он воспринимал с редкой для него сдержанностью. Ни разу не возмутился, не прервал. И только когда Назиров явно запутывался, Муртазин переспрашивал или поправлял его. Выслушав все, он прижмурил глаза и, уставившись куда-то в угол большого окна, задумался. Время от времени его резко очерченные твердые губы кривила едва заметная насмешливая улыбка. Но к кому она относилась, Назиров не знал. Не знал он и того, каких неимоверных усилий стоило директору сохранять спокойствие, и в конце концов решил, что директор ухмыляется его беспомощности в этих делах.

— Так, — обратился вдруг Муртазин к Назирову, — вы поехали в Москву с намерением наступать и совершенно не приняли в расчет меры обороны, не укрепили, так сказать, свой тыл. Вот в чем ваша большая ошибка. Это и моя вина — не догадался предупредить вас об этом. Там, — кивнул он головой на окно, — не такие люди сидят, чтобы давать молоко просящим воду. Малейшее сомнение, малейшая неточность — возвращают обратно. Иначе и нельзя, — закончил Муртазин со вздохом. — Сам так-то многим возвращал. Дело государственное. Приходится… семь раз мерять, один отрезать. Ничего, не падайте духом. Надо учиться воевать. Вы пока прошли, так сказать, первый тур. — Муртазин улыбнулся. — Неудачно, это верно. Но ведь недаром говорится: за одного битого двух небитых дают. Готовьтесь, через месяц поедете еще раз.

— Ну нет, больше я туда не ездок, — решительно заявил Назиров.

Муртазин холодно посмотрел на него, но и на этот раз не повысил голоса.

— А это, Назиров, называется трусостью. А хуже трусости нет ничего! Если вам разок дали по зубам, не отступайте, злитесь пуще. Кстати, и по зубам-то вам дали совсем легонько, не до крови. Ведь идею-то вашу не отвергли, придрались только к частностям. Отдохните — и за работу. И молчок! Никому ни звука, что проект забракован. Скажите, что оставили для более подробного ознакомления.

Назиров ушел. Неудача Назирова не была для Муртазина неожиданностью. Ничего другого он и не ждал от первого захода. И все же было очень неприятно. Чаган небось уже пронюхал. Потирает, по всей вероятности, руки от удовольствия: «Очень хорошо! Пусть на своей шее почувствует, что значит быть директором на периферии».

Муртазин выкурил папиросу. Мысли его снова вернулись к плану. Необходимо немедленно найти какой-то выход, иначе придется примириться с фактом поражения. Что бы придумать?..