Огонь под пеплом

– В каком расположении вы нашли императора Франца? – спросил он, когда за ними закрылись двери кабинета. – Что он думает о мире?

– Он готов заключить мир, если ваше величество будет снисходительнее в требованиях.

Бонапарт сделал резкий жест рукой и несколько раз прошелся туда-сюда.

– Готов заключить мир! Зачем же он не торопится это сделать? Что за прокламацию он написал к своей армии на другой день после первой встречи наших уполномоченных? Это больше похоже на объявление войны, чем на желание мириться.

Он достал из кармана сложенные в трубку листки, приблизил к глазам и принялся громко читать французский перевод этой прокламации, делая замечания к каждой фразе, но на середине бросил.

– Скорый мир выгоднее Австрии, чем мне. Вы знаете, каковы ее издержки на содержание моей армии? Они ужасны! Я хочу лишь преподать ей маленький урок, требую уступки нескольких областей, чтобы показать всему свету, что я не разбит! Если я уйду из Вены ни с чем, все подумают, что мир с австрийцами был для меня единственным способом унести отсюда ноги! Мне-то всё равно, будет ли у Баварии на полсотни тысяч жителей больше или меньше, я хочу мира для блага всего человечества! Разве мало крови мы уже пролили? И потом, мне здесь уже надоело, хочу в Париж.

Наполеон с досадой бросил прокламацию на письменный стол. Чернышев молчал.

– Знаете, что на самом деле удерживает императора Франца? Высадка англичан в Зеландии, на острове Валхерен. Губернатору велю голову отрубить! Но эта высадка не имеет ни-ка-кого влияния на здешние дела, я не пошлю отсюда туда ни единого человека! Франция сама справится, там уже собрали три корпуса Национальной гвардии. Вы отправляете нынче курьера в Петербург; подождите отсылать его, пока я не переговорю с графом Бубной, я жду его сегодня.

7

Ровно в семь часов вечера в дверь негромко постучали. «Войдите!» – тотчас откликнулась Мария. Она давно была готова. Спустившись по лестнице вслед за Дюроком, она села в закрытую карету без всяких украшений; лакей закрыл дверцу и встал на запятки.

Карета катила по штрассе и гассе мимо чистеньких домиков с лавками на первом этаже и ставнями на окнах, старинных особняков с рыцарскими доспехами в нишах, кофеен, церквушек, рынков и площадей, пока булыжная мостовая под колесами не сменилась дорожками Шёнбруннского парка. Вот и Липовая аллея, потайная дверь, полутемная лестница…

Указания насчет сегодняшнего вечера, которые Мария получила утром через Дюрока, были странно кратки и неопределенны: она должна просто прибыть во дворец в назначенный час. Обычно Наполеон заранее планировал вечернюю прогулку по Шёнбруннскому парку, вылазку в простой карете без гербов на берег Дуная или в Пратер, чтобы она могла одеться по погоде; он мог и просто пожелать, чтобы она сидела рядом, пока он диктует письма секретарю или читает важные бумаги – тогда накидка была не нужна…

Мария покинула Польшу сразу, как только получила письмо императора, солгав старику Валевскому, что едет на воды в Гастуну. В первые дни после приезда она проводила с Наполеоном всего один час, после которого он становился нетерпелив, и Мария тотчас уходила, чтобы не приводить его в раздражение, но со временем она сделалась ему необходима. Если они не могли увидеться (у императора столько дел!), он писал ей нежные письма: «Тысяча поцелуев в губки моей Мари»… В такие дни они оба страдали от разлуки, хотя Мария вовсе не жила затворницей: в Вене и в особенности в Бадене оказалось много поляков – знакомых и родственников, как, например, Юзефа Витт – молодая вдова Адама Валевского, вышедшая замуж за Яна Витта, сына графини Софии Потоцкой от первого брака. (Правда, этот Витт, щеголявший богатством своей матери, – гвардейский полковник на русской службе, принявший русское подданство, и мать его тоже живет в России.) Все поляки знали о связи графини Валевской с императором и вовсе не осуждали ее, наоборот: его слова, оброненные еще два года назад в Варшаве, о том, что благодаря Марии он еще больше полюбил их нацию, наполнили всех надеждой. С красавицей-патриоткой искали дружбы; новые знакомые делали ей комплименты, а старые твердили в один голос, что она необычайно расцвела и похорошела. В этом не было ничего удивительного: женщину лучше всего красит счастье, а Мария была счастлива. Все долгие шестнадцать месяцев разлуки, пока Наполеон находился в военных походах, она жила в польской глуши лишь упованием на новую встречу, и вот ее мечты сбылись! Но русским офицерам-волонтерам, часто бывавшим у Витта и пользовавшимся его великолепной конюшней и экипажами, было невдомек, почему Мария всегда говорит об императоре с таким благоговейным восторгом. А как же иначе! Это великий человек, его имя гремит по всему миру, он мановением руки способен двинуть в поход огромные армии, уничтожить древние государства и создать новые; все помыслы, все побуждения исходят от него и возвращаются к нему! И при этом он может быть так нежен, ласков и добр…