Огонь под пеплом

Ваше долгожданное письмо одновременно обрадовало меня и опечалило. Я сокрушаюсь при мысли о Ваших ранах и о претерпеваемых Вами лишениях, но знание того, что Вы живы, переполняет меня счастьем. Как могли Вы призывать смерть и сожалеть о том, что Господь в великой благости Своей не позволил Вам расстаться с жизнью! Я вижу в этом знак Его благоволения к нам и нашему несчастному отечеству. Подумайте сами, что станется со Швецией, если она лишится лучших своих сыновей? Мы проиграли войну, плоды поражения горьки, но нельзя допустить, чтобы яд сомнения и уныния отравил Ваше сердце! Приготовляя к себя к вечной жизни, подумайте о том, что судьба Швеции еще не решена, в ней могут произойти перемены к лучшему, и если не Вы, то дети Ваши будут им споспешествовать, но для этого Вы должны оставить потомков и вложить в их сердца те чувства, которые укрепляли Вашу душу в боях и походах.

Не скрою от Вас, что Vater чувствует себя всё хуже. В начале сентября мы приехали в Борго: я уговорила его показаться врачу, но весть о несчастном мире совершенно расстроила его здоровье, теперь он почти не встает с постели, мне стоит больших усилий уговорить его проглотить несколько ложек бульона. В городе служили молебен, звонили в колокола и требовали выражений радости по поводу заключения мирного договора. Вы можете себе представить, с какими чувствами нам приходилось сносить всё это. Единственное, что может доставить нам радость при сих прискорбных обстоятельствах, – это Ваше скорейшее возвращение, ведь в трактате обозначен трехмесячный срок для отъезда пленных и аманатов. Если Вы в силах перенести путешествие, дорогой Густав, заклинаю Вас поспешить, чтобы Вы застали Vater в живых.

Есть, впрочем, еще одна причина поторопиться. На днях меня навестила Агнета Р., я показала ей Ваше письмо. Мы плакали в объятиях друг друга. Агнета открыла мне, что к ней посватался один русский чиновник, и ее родители склонны дать согласие на брак, одна мысль о котором приводит ее в ужас. Я бы ввела Вас в заблуждение, если бы сказала, что все в Финляндии несчастны от прихода русских. Есть люди, которые во всём отыщут выгоду, и окончание войны многие восприняли с величайшим облегчением, ожидая возвращения достатка из-за прекращения реквизиций и поборов. Урожай в этом году очень плох, нам всем грозит голод, немало наших знакомых уповают на помощь русского царя, который сейчас всячески стремится задобрить своих новых подданных, расточая на них свои щедроты. Господь не велит нам судить других людей, и кто я такая, чтобы корить родителей Агнеты за их желание обеспечить дочери надежное положение и достаток, но не хлебом единым должно жить человеку, как сказано в Писании. Я поклялась ей не передавать Вам тех слов, которые вырвались у нее в минуту отчаяния, но чуткое сердце должно подсказать Вам если не сами эти слова, то чувства, их породившие. И если они находят отклик в Вашей душе, то… Ах, милый Густав! Не слушайте меня, в моей голове всё смешалось, я уже не знаю, что хорошо, а что худо, на что уповать, кому довериться… Вчера господин Рютенберг, зайдя проведать Vater (который впал в беспамятство), просил моей руки, обещая стать мне опорой и защитой. Я сказала, что пока не могу дать ему ответа. Он немолод и небогат, все его достоинства суть доброта и хорошее воспитание, но есть ли у меня выбор? Только одно: стать его женой или Вашей обузой, заставив брата содержать сестру – старую деву.

Нам объявили, что шведы, проживающие в Финляндии, могут в трехлетний срок вернуться в свое природное отечество, забрав с собой всё движимое имущество и продав имения. Три года – это не так уж и много, зная, сколько придется хлопотать. Наш король отрекся от нас, причем не только за себя, но и за преемников своих.

Уехать в неизвестность или остаться, признав над собой владычество царя?

Простите, милый брат, за столь сумбурное письмо, оно вполне отражает хаос, царящий сейчас в моих мыслях. Я каждый день молюсь о Вашем исцелении и возвращении. В надежде скоро Вас обнять, остаюсь нежно любящая вас сестра

Шарлотта.

* * *

– Бедная Швеция! – вздохнул Мещерский. – Право, совестно видеть, когда храбрый и мужественный народ, в коем столь сильно чувство справедливости, обобран силою своим соседом, не имеющим никакой нужды в новых землях, – свои бы освоить, – единственно в угоду союзнику – волку, прикрывающемуся овечьей шкурой.

– Неужели вся Финляндия отходит к России? – спросил его Искрицкий.

– Вся, даже и Торнео с частью Лапландии. До самой Норвегии.

– И Аландские острова, – добавил Вигель. – Аландское море и Ботнический залив будут служить морскою границей, поделенные пополам: ближайшие острова к твердой земле Аландской и Финляндской будут принадлежать России, а что прилежит к берегам Швеции, то останется ей.

Лакеи подали жаркое и переменили у них тарелки.