Огонь подобный солнцу

— Успокойся, Сэм. Я хочу рассказать тебе все по порядку.

— Тогда придется повременить. Я ухожу.

Она бросила на него быстрый взгляд, ее голос вдруг стал низким.

— Ты можешь уйти, когда захочешь. Но было бы лучше, если бы ты выслушал то, что я хочу тебе рассказать.

— Лучше для чего?

— И для того, и для другого: остаешься ты или уходишь.

— Ты насквозь лжива.

— Ты мог бы быть служащим местного банка, а я посвящать себя нашей Учительско-родительской ассоциации.

— Что за чушь ты несешь?

— Я о Де-Мойне. О том, чем мы там занимаемся. Наша с тобой легенда.

— Неужели? — Она закусила губу.

— В то последнее утро в Ви.

— Вот поэтому я и уехала. Старик тебе рассказал?

— Это те, кого я убил на Сен-Виктуаре?

— Нет.

Сена, зеленая, как жадеит, извивалась под мостом Руаяль. К западу от Лувра виднелись увитые зеленью аллеи Тюильри и Елисейские поля. Одежда на людях здесь была изысканнее, машины — ниже и стремительнее. Она свернула налево, на улицу де Риволи.

Гостиница «Жан Мермоз» казалась неприметной даже в этом квартале. Вдоль узкой проезжей части теснились магазины одежды, ресторанчики и недорогие отели. Из окна их номера в гостинице был виден причудливый облезлый балкон, на котором играли дети.

— Крась свои волосы в черный цвет и отращивай усы, — сказала она ему, — мы подберем тебе голубой свитер и кожаную куртку. Ты сойдешь за ливанца. — Она звякнула ключом. — Я скоро вернусь.

— Куда ты?

— Принимать новый образ.

— Может, мне стоит пойти посмотреть, кому ты будешь звонить? — Он смотрел на необыкновенный разрез ее глаз. «Но меня все это уже не волнует».

— Ты же умер, — усмехнулась она. — Я перевоплотила тебя.

— Мне не совсем понятно зачем?

— Мне тоже. — Она поцеловала его и порылась в своем кошельке. — Здесь двести франков на случай, если я вдруг исчезну. А пока поспи.

Когда она вернулась, он не узнал ее и в испуге вскочил с кровати. У нее были черные короткие волосы, лицо приобрело евразийский оттенок и казалось круглее. Под черными бровями ее глаза были орехового цвета. Губы — широко накрашены ярко-красной помадой; на ней был массивный черный свитер, бежевые свободные брюки и поношенные туфли с пряжками. Она показала ему мятый бумажный пакет. «Походила по комиссионкам». В пакете оказались сандалии, голубой свитер, безвкусный амулет под золото, японские хромированные часы с браслетом. На дне лежало что-то маленькое и пушистое.

— Твои усы, пока не отрастут настоящие. Давай-ка займемся твоими волосами. — Она остригла ему завитые в Экс-ан-Провансе кудри и начала намазывать то, что осталось, черной краской.

— Я стал похож на того корсиканца, который меня продал.

— У него не было выбора.

— Расскажи мне об этом.

— Брей бороду через день. — Она закончила втирать краску и сунула в нагрудный карман его куртки пачку сигарет «Голуаз». — Не вынимай сигарету изо рта. Да, решительно, ты выглядишь ужасно. — Ее голос приобрел грубый арабский акцент. — Говори по-французски отрывисто, вот так. — Она протянула ему дешевые темные очки. — Надевай их, когда будешь выходить на улицу.

— Господи, я почти наполовину ослеп. Что ты сделала со своими глазами?

— Это цветные контактные линзы, они у меня уже давно, но я никогда ими не пользовалась. Мы и тебе тоже подберем.

— Я уже и так хорош.

— Я хочу, чтобы мы остались в живых. — Она стащила через голову свой массивный свитер и скинула брюки. У нее было стройное длинное тело. — И я хочу лежать рядом с тобой, вдыхать тебя, целовать. Я чуть не умерла без этого.

— Я, в общем-то, тоже.

— Не ехидничай, милый. Я готова умереть за тебя.

— Чушь.

— Люби меня.

— Не выйдет. — Он отвернулся. — Меня это ни в малейшей степени не интересует.

— Из-за того, что тебя били?

— И били, и пинали, и травили. Но прежде всего из-за того, что твои дружки убили Марию, а я и сейчас помню ее, и мне никто больше не нужен.

— А меня ты не помнишь?

— Ты — воплощение зла в моем понимании.

— Но я люблю тебя! Когда ты только прикасаешься ко мне рукой, я схожу с ума. У нас так мало времени, милый.

— Может, они не найдут нас.

— Найдут, я их знаю. Но, даже если и не найдут, ничего не изменится.

Под вечер он проснулся под шум машин, доносившийся с улицы Мермоз. Она сидела на стуле с драной лиловой обшивкой и читала «Le Monde».

— Мне это так знакомо. — Во рту было ужасно неприятно.

— Что именно?

— Сплю в чужой кровати, побитый и изможденный, а ты сидишь рядом. Где же это было — в Афинах? И в Марселе тоже? Нет, там была Мария. — Мысль о Марии болью отозвалась в нем, и он молча лежал, ожидая, пока это пройдет. «Такое впечатление, что всегда, как только мне становится лучше, я встаю и опять лезу в драку; а затем вдруг опять отлеживаюсь здесь, зализывая раны и собирая силы для следующей схватки».

— Самое удивительное, что ты еще жив. И что ты преодолел.

— Преодолел что?

— Неустанные попытки разведок нескольких стран стереть тебя в порошок.

— Каких еще стран, кроме США?

— Западной Германии, Турции, Франции, Испании, Марокко — об этих пяти я знаю точно.

— Какого черта им надо?