Огонь Прометея

— Не проси у меня прощения, как не стал бы ты просить его у себя самого, ежели меня любишь, Себастиан, сын мой, — глухим голосом медленно выговаривал Лаэсий, тяжело дыша и делая частые интервалы. — Тот, кто истинно раскаивается, не ищет умирения ни в чьем-либо прощении, ни в необратимом прошлом, но в самом себе его обретает — в будущем, что подвластно ему в настоящем. Изменись, в чем считаешь себя неправым, и вина впредь не будет тебе причастна, — ибо станешь иным (бабочка, из кокона выпорхнув, уж не памятует, как дотоле личинкой была)… Ошибка не та, что содеяна, но та, что не признана, не усвоена и не исправлена, будь то возможно, — в положительном случае ошибка претворяется в опыт, из неведенья оборачиваясь познанием. Мудрый человек, будучи лишь человеком, может поддаться заблуждению, но не может оставаться при нем вопреки разумению. Не стоит печалиться, что приходится ошибаться, но подобает стыдиться, коли не извлек урок из оплошного шага и о тот же камень преткнулся. Даже малые дети не попытаются дважды выхватить саламандру167 из камина, — довольно уяснить, что огонь опаляет, дабы избегнуть ожога… И чтобы как можно меньше ошибаться, надобно как можно больше учиться на стороннем опыте: внимать нетленной мудрости, завещанной выдающимися личностями; чутко вникать в причины неблагоразумия и несправедливости, множество прискорбных примеров коих нам в назидание сохранила история, иль искусно-правдиво изобразили литература с живописью… В каждом поступке от самого малого до самого великого кроется некий движущий смысл (сердце его), и смысл далеко не всегда пропорциональный данному поступку, — ежели сей смысл постичь, уразуметь мотивы, ему предшествовавшие, и последствия, к которым он привел, а также фон, при каковом сказывался; детально все это разобрать и изучить со тщанием, поставив рациональные выводы (в коих интеллектуальная объективность обязательно первична моральной субъективности, ее непреложно довершающей), — то сподобишься драгоценного опыта символической ценою усилия мысли… Но… не все на свете доступно объять умозрительным методом; и суть некоторых знаменательных феноменов возможно познать лишь непосредственно с ними соприкоснувшись — лично прочувствовав… Посему тем паче должно всемерно приуготовлять себя к грядущим жизненным испытаниям, будь те источниками горестей или же отрад… Ибо счастье, несомненно, есть величайшее испытание: его сложно обрести и еще сложнее не утерять… Решающее же из всех испытаний, назначенных рожденным, и для каждого неминуемое — смерть… Я готов, сын мой… готов к этому финальному испытанию… — заключил Лаэсий, с какой-то неземной бестревожностью глядя мне в глаза (в самую душу).

Я продолжал сдавленно всхлипывать, прижавши к дрогнущим губам его холодную десницу:

— Не говорите много, отец, прошу вас… вам это вредно… молю, поберегите силы…

— Нет, Себастиан, — невозмутимо возразил Лаэсий. — Мне уже ничто не способно повредить… не осталось у меня сил, дабы беречь… Душа моя подобна листку увядшей лозы: внезапный порыв — и она сорвется, во мрак небытия унесшись. Не время молчать, покуда держится затишье. Нам необходимо поговорить, Себастиан… сын мой…

Лаэсий взглядом дал знак доктору Альтиату и Эвангелу оставить нас наедине.

— В тот день ты вернулся… — изрек засим отец, болезненно сомкнул веки, и острая дрожь (я чувствовал это) прошла по всему его телу. — Нет, Себастиан, нет, — произнес он осипло, пристально в зрачки мне с неизреченной скорбью воззрившись, — в тот день вернулся не ты… нет… Ты бредил наяву, полоненный безумием; бешено метался, не находя себе места; зверски ревел в муке дремучей… Казалось, будто ты позабыл свой человеческий дух, и престол его державный узурпировало животное начало… Ты не узнавал нас. Мы не узнавали тебя. Твои очи заволокла беспроглядная тьма. Твой голос сгинул в диком исступлении… То был самый страшный, самый скорбный день моей жизни…

— О, отец! — сокрушенно взвыл я.

— Себастиан, — тихо, но строго молвил наставник, — не такого поведения я от тебя ожидаю в завершающий свой час. Прояви к нам обоим уважение — уйми малодушные слезы. По ком ты плачешь? По мне или по себе? Если по мне, то это недостойно меня, — ибо ты уничижаешь мои труды, пренебрегая всем тем, чему учил я тебя безустанно. Если по себе, то это недостойно тебя, — ибо в безрассудстве падаешь ниц пред затмением эмоций, отвращаясь величия светлого разума. Помни: «Ничто не примиряет столь прочно и с внешней, и с внутренней необходимостью, как ясное понимание ее». Ныне не время полагаться на ложные упования, мзду слез с тебя берущие, но время, раскрепостив сознание, внять моему прощальному слову — тому завету, что я должен передать, дабы мне покойно уйти, а тебе спокойно остаться. Мой долг отца — пожаловать исполненное любви напутствие — мое единое наследство; твой долг сына — принять его открытым сердцем…