Огонь ради победы

Старый караванный путь шел через Дербент, Байсун, Регар. Выступив вечером из Ак-Рабата и преодолев горный перевал, мы вошли в узкое ущелье Бузган — гигантскую трещину, рассекавшую горный массив Байсунтау. Я ехал в группе всадников, непосредственно сопровождавших начарта Курганского.

Добрались до быстрого ручья и там остановились, чтобы подтянулась колонна. А она была большой, в ней следовали обоз в несколько десятков подвод, верблюды с тяжелым грузом: надо было доставить воинским частям, стоявшим в районе Душанбе, боеприпасы, продовольствие, фураж.

Обоз и караван сопровождала стрелковая рота, наша же конная группа, примерно в сорок сабель, несла службу разведки, охраняла штаб начальника артиллерии корпуса, использовалась для связи по колонне.

При выходе из Байсунского ущелья — первая стычка с басмачами. Они, укрывшись в лощинах по обе стороны дороги, подстерегали нас у «святой могилы», где был похоронен какой-то знатный мулла или бай. Помню, у большущего могильного камня торчали высокие древки, на которых развевались разноцветные лоскуты, конские хвосты. Кроме того, каждое древко «украшалось» черепом дикого козла.

Вот у этого места на рассвете захлопали частые выстрелы, засвистели пули, и тут же все пространство вокруг заполнилось дикими выкриками скачущих на нас всадников. Но отряд был готов к бою, мигом заговорили имевшиеся у нас четыре ручных пулемета Шоша, а наши конники поскакали в обход левой, большей группы басмачей. Но до сабельного боя дело не дошло. Басмачи, на скаку подбирая убитых и раненых, стали понемногу сдерживать своих разгоряченных коней, затем быстро повернули назад и, широко рассыпаясь небольшими группками, помчались в горы.

Командир нашей конной группы старшина сверхсрочной службы Фокин взмахами шашки подал нам сигнал остановиться, приказал спешиться и открыть по врагу огонь из карабинов. Став, как нас учили, на правое колено, я взял на мушку одного всадника в ярком халате, скакавшего с небольшой группой на гряду холмов, что высились за «святой могилой». Сделал три выстрела — показалось, падает басмач. Но тут его подхватил скачущий рядом, и они скрылись за холмами.

Проводив отряд почти до Душанбе, наша конная группа повернула на юг и прибыла к месту своего назначения — в городок, где стояли штаб, 2-я батарея и школа младших командиров конно-артиллерийского дивизиона 11-й кавдивизии.

Я был счастлив, что попал именно в эту дивизию, прославившуюся на многих фронтах гражданской войны в составе Первой Конной армии. Значительную часть ее бойцов и командиров составляли оренбуржцы, преимущественно казаки. Хорошие, крепкие конники. Им хотелось подражать. Учился я прилежно и вскоре получил под начало отделение.

Почти ежедневно мы выезжали на операции против басмаческих банд, которые появлялись то в одном, то в другом районе. На вооружении нашего дивизиона были горные пушки (их местные жители величали «шайтан-арба»). Но с орудиями выезжали редко, больше действовали как сабельники.

Суровые горы Баба-Тага. Растянувшись длинной лентой, мы движемся узкой тропой, а она порой идет у самого края пропасти. Захватывает дух, кружится голова. Как-то сразу появляется затерявшееся в горах селение. «Тохта, ашна! Басмач бар?»[6] — спрашивает наш командир попавшегося на дороге дехканина. «Ек, ек!»[7] — торопливо отвечает таджик, и отряд, осмотрев поселок, следует дальше…

Нынче здесь, завтра в Гиссарской долине, где несется шумная река Кафирниган (в переводе — «неверное чудовище»). Через ее бурные воды переправляется наш отряд, преследующий одну из многочисленных банд «войск ислама».

Осенью 1925 года наш дивизион возвратился из Восточной Бухары в город Керки. Из этого города и направили младшего командира Великолепова в Ташкентскую объединенную военную школу имени В. И. Ленина[8].

В Ташкент я приехал в первых числах октября. Почти через весь город прошел пешком, и вот передо мной мост через реку Салар, а сразу за ним — военная школа. Радостно забилось сердце: сбывается мечта, буду учиться, стану кадровым командиром…

Но свое военное образование я заканчивал уже не в Ташкентской, а Московской артиллерийской школе, куда был переведен из-за тропической малярии, которую подхватил на юге. Далее — одиннадцать лет в родной для меня ордена Ленина, Краснознаменной 11-й кавалерийской дивизии имени Морозова. С нею — в степных оренбургских краях, затем — в Белоруссии, на западных рубежах Родины…

И вот двадцать первый год своей военной службы встречаю вдалеке от родных краев, от памятных мест, где прошли молодые годы. Встречаю в небольшом каменном доме на окраине венгерского поселка Фельче-Бароч, где разместился с оперативной группой.

Остаток почти бессонной ночи на 6 марта 1945 года прошел беспокойно. Из штаба артиллерии фронта возвратился наш оператор Илья Васильевич Паневин. Молодой майор — ему недавно исполнилось двадцать три года — отличался весьма общительным характером, и, судя по его возбужденному виду, он кое-что даже сверх положенного узнал у своих коллег из вышестоящего штаба.