Огонь сильнее мрака [СИ]

— Дашь людям блаженство. Энергию. Возродишь страну. Вернёшь всю магию, какая была. Чтобы машины, как раньше, всё…

Джон покачал головой:

— Это мы уже проходили. С Хонной. Сровняют меня с землёй пушечным залпом, и конец всей истории.

— Не сравнивай, — перебила Джил. — Хонна был старый. Ничего не умел. Только щупальца отращивать. И про валинар знал. А ты… Да ты ж по-настоящему волшебные штуки делаешь. В головы людям залезаешь. Мёртвого сумел оживить. И тогда, в тюрьме. Это же ты их тогда, верно?

— Верно, — нехотя признался Джон. — Само вышло.

— И это только начало! — Джил стиснула его пальцы обеими руками. — У нас с рыжим только силы взял. А уже вон сколько можешь! Ты скоро…

Она вдруг осеклась и отвернулась. Шмыгнула носом. Джон изо всех сил сжал зубы.

— Я тебя не брошу, — сказал он. — Никогда.

Джил дёрнула головой и сердито вытерла щёки.

— О людях подумай, — сказала она неровным, севшим голосом. — Глянь, как живут. Ты им всем помочь должен. Во… Возглавить.

Джон встал, обошёл стол и неловко обнял её, сидящую. Погладил по волосам. Джил прижалась лицом к его рубашке. За окном темнело, река была чёрной и блестящей.

— Ничего я не должен, — сказал он сквозь зубы. — Не хочу их возглавлять. Не дождутся — ни энергии, ни блаженства, ни хрена. Знаю я их повадки, они всё сумеют повернуть так, чтобы я крайним остался. А ты мне дороже всех их, вместе взятых, и пошли они все на хер.

Джил покачала головой.

— Это неправильно, Джонни. Нам с тобой было хорошо. Вдвоём. Против белого света. И тебе хочется, чтобы так и дальше. Но дальше так не будет. Я чувствую.

Она поднялась, подошла к раковине и плеснула на лицо холодной водой. Джон опять достал портсигар, сунул в зубы курево. Джил встала рядом, приглаживая волосы. В кухне сгущалась вечерняя синева, и было как-то по-особенному тихо, как бывает в самом начале Беалтайна, в пору, когда только-только восходит над домами луна.

— Помнится, Иматега говорил, дескать, богами двигала жажда власти, — вполголоса сказал Джон. — Я вот ничего такого не ощущаю. Только сильнее хочется, знаешь, на какой-нибудь необитаемый остров. Чтобы вообще ни души вокруг. Только мы.

Джил вздохнула и стала расплетать косу.

— Может, со временем проявится. Жажда эта. Годков через пятьсот.

Джон пригляделся. Джил улыбалась — едва-едва, самыми уголками губ, но определённо улыбалась. Аура её была бледно-голубого цвета.

— Ты подумай, — сказала она, расчёсывая волосы пятернёй, — все эти машины… Все раритеты. Лежат, ржавеют. А ты — раз! И всё заработало. Тебе ведь храмы ставить будут.

Джон хмуро кивнул. Кончик самокрутки разгорелся от затяжки.

— А в храмах алтари, чтобы я из народа силы сосал.

— Да и хрен бы с ним. Главное — сытые все будут.

Кислый табачный дым ел глаза. Джон пошире открыл форточку.

— Я вот чего думаю, — сказал он негромко. — Хальдер-покойница, конечно, молодец была. Университеты, промышленность, технологии. Армия, опять же. Да вот только её помнят не за это, а за то, что она развязала грёбаную войну за власть. И всегда только это будут помнить. Знаешь, почему?

— Потому что помнят всё плохое? — лицо Джил светилось в сумраке голубоватым сиянием. Джон задумчиво сбил пепел в форточку.

— Потому что не за что больше помнить. В университетах теперь ничего путного не изобретают. Технологии накрылись. Армию перебил Ведлет. Не осталось ничего.

— Чему оставаться-то?

— Не знаю, — сказал Джон устало. Он вдруг почувствовал, что силы, взятые у Джил и О'Беннета, подошли к концу, а своих сил у него вовсе не было. — Не имею понятия. Но вот, знаешь, хотелось бы чего-то. Она ведь была как родитель для всех людей. Ну, в Энландрии. Родитель — он любит своих ребят. Не только на работе вкалывает, чтобы у них было чего пожрать, и где ночь провести. Родители…

Он замолк, вспоминая отца. Любил ли отец Джона? Пожалуй, любил. Порол, конечно, по поводу и без. И особых нежностей не было никогда. А мать? «Руки мои — крылья, глаза мои — стрелы. Век тебе меня любить, век меня не забыть»… Книги, и платье с красными пуговицами, и как она будила по утрам, и голос, голос. Самокрутка погасла, а он всё стоял в темноте и вспоминал.

— Да, — проронила наконец Джил. Она, должно быть, тоже вспоминала. — Родители — вроде как дом. Который навсегда. Куда можно прийти.

— Который никуда не денется, — поддержал Репейник. — Как это… Мера всего сущего.

— Чего мера?

— Неважно. Проехали.

— Куда уж мне, — в тон ему сказала Джил. Глаза её матово блеснули в темноте, как жёлтые прозрачные камни. Джон скованно усмехнулся:

— Ну, ты поняла. Боги людям были нужны вместо родителей. А они только сделку заключили. Алтари эти, обмен… Вот и помнят их по-злому. И меня так же помнить будут, если что. Какой из меня родитель. Мера сущего, холера.

Словно откликаясь, с жестяным звоном капнула вода из плохо закрытого крана.

— Ладно, — твёрдо сказала Джил. — Не хочешь — не надо. Все равно буду с тобой. Что бы ни решил, дурак этакий. Не отделаешься.

— Как скажешь, — сказал Джон и зевнул. — Давай-ка спать.

В этот миг оглушительно, истошно задребезжал дверной звонок. Джил вздрогнула.