Огонь в океане

Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, во всемогущество нашей великой партии поддержали нас при известии о новых оставленных нами городах и селах.

Шли самые тяжелые дни Великой Отечественной войны. Опьяненные временными удачами, немецко-фашистские войска рвались вперед.

Пал героически сражавшийся в течение восьми месяцев с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ: заняли Апшеронскую, Грозный и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду; в жестокой, бесчеловечной осаде держался Ленинград, поражая все человечество своим мужеством и героизмом,

Над Родиной нависла грозная опасность.

Экипаж «Малютки» и не помышлял об отдыхе. С самого утра следующего же дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в самом разгаре: проверялись и испытывались механизмы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности, перебирались и чистились машины и приборы.

— Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, — доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.

— Что за фонарь и шишка? — недоуменно переспросил я.

— Синяк под глазом, и опухоль на голове... Наверное, от воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета первой необходимости при обороне, — обстоятельно доложил Цесевич.

— Синяк большой? — задал я первый пришедший в голову вопрос.

— Глаза не видно, затек...

— А как он объясняет?

— Говорит: упал... Но врет, конечно...

— Передайте, чтобы во время перерыва вызвали ко мне! — прервал я Цесевича.

— Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?

— Надо, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!

В те суровые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе, совершенно необходимом для восстановления сил. И, чтобы не допустить изнеможения подводников, мы заставляли их отдыхать.

— Товарищ командир, разрешите! — как всегда, бесцеремонно вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халиллев. — Каким сроком можно располагать для ремонта?

— Ремонта не будет, — строго заметил я. — Надо проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море...

— Простите, товарищ командир, — Халиллев понял мое возмущение, — я не точно... сказал.

— Боцман, вы неисправимы, как двугорбый верблюд... — начал было Цесевич, но, встретив мой взгляд, умолк, умышленно глубоко вздохнув при этом.

На мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.

— Все он! — пояснил Косик. — Поедайло...

Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было для нас неожиданностью. Помощник шел от комиссара дивизиона. У него он застал старика украинца Григоренко, эвакуированного в начале войны на Кавказ.

— Це ж холира, а не матрос! Це злыдень! — возмущался старый украинец.

Поедайло был уволен на вечер. И едва он ступил на берег, как сумел где-то напиться. А  напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.

У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и стукнул обнаглевшего матроса.

Поедайло тотчас же отрезвел и пригрозил старику, что добьется выселения его вместе с дочерью. Старик еще раз успел угостить жердью Поедайло. Тот, разбив на прощание оконное стекло, бежал. Старик же, не мешкая, пошел к комиссару.

Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григорецко.

Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.

Матрос ничего путного не мог сказать в свое оправдание.

— Двенадцать суток ареста. — Я до предела использовал свою командирскую власть.

Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.

— Вы сами побачьте, як я его разукрасив, — показал он рукой на шишку и затекший синевой глаз. — Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты.

Старик дорогой выяснил, что Поедайло в самом деле участвовал в боевых походах лодки, и за это был готов все простить ему.

— Цего урока ему хватит на все життя, — показал он на конец сломанного дрючка, захваченного им с собой.

Чтобы окончательно успокоить старого хлебороба, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.

Уходя с корабля, Григоренко долго уверял меня, что если бы его Оксана согласилась, он бы охотно разрешил ей выйти замуж за подводника.

В обеденный перерыв я приказал построить на  пирсе весь личный состав «Малютки». Перед строем на общее обозрение был выставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.