Огонь в темной ночи

Тогда он не пытался выяснить причину такого вывода. Действительно, счастье двух людей должно завоевываться ежеминутно. Это две стены, которые открывались и тут же закрывались. Но были ли они способны на такой стоицизм? И стоило ли? Верно, ум Эдуарды был гибкий и быстро реагирующий на все; верно, всего можно было ожидать как от ее упрямства, так и от ее услужливости, но в этом стремлении к взаимопониманию и взаимотерпимости в основном должен был уступать он. Дина была еще своего рода гипсом без формы и будто ждала, когда чья-то твердая рука придаст ей определенную форму, в то время как Эдуарда была ей полной противоположностью. Нет, он чувствовал, что устал. Устал так, что не мог даже шага сделать к сближению.

Что бы она сказала, если бы он все-таки встретил ее с подругами? «А вот и он. Ищет меня повсюду. Но мало-помалу я его приручу… Мужчины становятся невыносимыми, когда привязываются к женской юбке». Могла ли она предвидеть и провоцировать его слежку за ней? Как бы то ни было, лучше оставить ее в покое с этими подругами. Он пойдет на работу.

Когда он возвращался домой, рубаха прилипла к его горячей коже.

Плотная синева воздуха, которая, казалось, источала капли пота, душила его. Он решил забраться на холм возле реки.

В несколько мгновений город оказался окутанным угрожающей тьмой: гроза готова была разразиться с минуты на минуту. Зе Мария провел рукой по лбу. Ему показалось, что у него температура; все его тело ныло, а нервы были напряжены и возбуждены, как окружавшая его атмосфера. Внезапно одна из туч разверзлась, и ливень обрушился на него. Если бы не работа, он давно уже сидел бы дома и, разумеется, дождь не застал бы его на улице. Работа напомнила ему и о материальных затруднениях, и об унижениях, и вновь об Эдуарде. И это было причиной того, что он не искал укрытия от дождя в подъезде: он перетерпит дождь на улице, чтобы вина Эдуарды стала еще больше, еще ненавистнее.

Сеньор Лусио, почти веселый, поджидал его у двери.

— Смотрите-ка, сеньор доктор! Как это вы умудрились так промокнуть?

Он не ответил ему. Поспешно поднялся по лестнице. Дойдя до середины коридора, он услыхал раскаты смеха в своей комнате. Жена и ее подруги хохотали над чем-то. Чашки стояли пустые. На столе недоеденные пирожки.

Он провел рукой по лицу, чтобы смахнуть дождевые капли. Эдуарда с самой естественной улыбкой опередила его:

— Тебя застал дождь! Ты похож на общипанного петуха, мой бедный муженек!

Часть третья

I

Карлос Нобрега теперь часто появлялся в студенческом квартале. Беседы с самыми разными людьми продолжали быть для него необходимыми, и он переживал их с чувством человека, стремящегося восполнить упущенное время. Но он жил им, не принося в жертву того, что считал неприкосновенным. Он поднимался в комнату Жулио и Абилио (редко заходя к Зе Марии, так как присутствие Эдуарды пугало его) после того, как они кончали свой ужин, чтобы пригласить их на прогулку.

— Пойдемте погуляем.

Эта прогулка не имела программы. Но все ждали ее, как мальчишки, убегающие из-под опеки взрослых, ждут приключений.

— Вы уже поужинали, Нобрега?

— Разумеется.

Все знали, что он лгал, и поэтому немного спустя заходили в кафе, чтобы выпить по стакану молока. Иногда Нобрега смотрел на официанта нерешительно, ожидая, чтобы его приободрили.

— Не знаю, не съесть ли мне сандвич… Я поужинал очень рано.

Жулио подавал знак официанту. Затем, видя, как Карлос Нобрега откусывал сандвич, сдерживая аппетит, они испытывали удовлетворение детей, совершивших доброе дело.

Когда они бродили по переулкам и садам, Нобрега поднимал свою седую голову к небу, жадно раздувал ноздри и доставал из кармана пачку табаку с особым Удовольствием. Теперь ему было необходимо высказаться, чего раньше он никогда не делал.

Зе Мария, естественно, испытывал зависть к прогулкам без его участия: скульптор был для него каким-то личным открытием, и свои привилегии он не желал делить ни с кем. Он встретит его, будто невзначай, подальше, у дверей одного из кабачков, и будет приветствовать его с рюмкой вина в руке только для того, чтобы насладиться гримасой недовольства на лице скульптора.

Когда они возвращались в пансион и Нобрега оставался ночевать там, в комнате, освобожденной одним из студентов, он, несмотря на то, что был изнурен прогулкой, уходил спать последним. Часто он рассматривал себя в зеркало, ища в нем остатки такой желанной юности. Он стал менее застенчив. Теперь он сопровождал друзей даже в те места, которые раньше казались ему слишком грязными, а также участвовал в их чудачествах.