Огонь, воду и тебя (СИ)

Всё катится к чёрту. Прямо сейчас. Катится к чёрту их запасной (единственный) план, катится к черту целая человеческая цивилизация, а вся эта планета целиком катится прямиком в радиационный ад. Пока их несчастный подопытный землянин с костным мозгом Луны медленно, но умирает, умирает в камере облучения, Кларк сидит на кушетке в соседнем отсеке для осмотра, уперев локти в колени, спрятав лицо в ладони и, кажется, всем телом чувствует, как всё. Катится. В грёбаное. Пекло. И её это так злит!..

Злость — вот почти всё, что она чувствует теперь, на пороге окончательной, финальной катастрофы этой планеты. В последнем акте почти отыгранной — и проигранной — человечеством пьески по выживанию. Здесь впору было бы плакать. Впору горевать или радоваться — как Джаспер. Джаспер тоже в чём-то прав, и иногда Кларк его почти понимает — а иногда понимает полностью. Но она не чувствует ни грусти, ни облегчения. Только яростную досаду — на то, что всё, абсолютно всё, что они сделали со дня, когда первая сотня Небесных людей впервые за столетие ступила на поверхность покинутой Земли, в итоге оказалось напрасным, бессмысленным, бесполезным. Все экспедиции, все альянсы, сражения и жертвы, голод, боль и страх — всё в тартарары. Финн умер напрасно. Лекса — бессмысленно. Люди на горе Везер — ни за что. Беллами… они с Беллами тоже давно мертвы, как и все убийцы. И когда-то ей было бесконечно жалко и себя, и его. Кем же они стали после?..

Она могла бы сказать, что не чувствует теперь даже надежды — но соврала бы. Надежда остаётся всегда. Предпоследняя пытка перед испепеляющим пламенем радиации, перед обжигающими кожу потоками Чёрного дождя.

Тот парень в камере облучения ещё может выкарабкаться.

Кларк встаёт и делает глубокий вдох, расправляет затёкшие плечи. Нужно прекратить злиться. Злиться не на кого, кроме себя (нужно было защищать груз лучше, нужно было довести эту чёртову последнюю бочку, даже если бы стрела вместо ёмкости с гидразином продырявила ей грудь), и это в любом случае теперь бесполезно. Это не решение проблемы.

Кларк обхватывает себя руками, пересчитывая рёбра под тонкой белой тканью кофты, и оглядывает крошечную комнату, похожую на каюту Ковчега — за исключением шкафов с медикаментами на том месте, где полагалось бы находиться обычным. Из главного помещения через незакрытую дверь сюда доносится голос Беллами. Хорошо знакомый тембр, уже почти родной. Ей всегда становится спокойнее, когда она слышит его поблизости. Каким-то образом в такие моменты, как сейчас, он внушает ей недостающую уверенность. Они ещё живы. Они ещё поборются. Ещё есть шансы.

Хорошо, что Беллами здесь.

Кейн связался с её матерью и сообщил о приходе в Аркадию Чёрного дождя ровно сутки назад. Погибли люди. Октавия пропала. Когда Эбигейл Гриффин передала сообщение дочери, Кларк вцепилась в поручень лабораторной лестницы, словно её собирался смести ураган.

— Беллами?

— Жив, — мягко ответила мать. — Я не знаю… Мне показалось, там что-то случилось. Но он остался в порядке.

И только после Кларк задала другой короткий вопрос: «Кто?» — чтоб узнать имена друзей и знакомых, которые не пережили первую волну радиации, накатившую на Аркадию.

Она не знала, что случилось в лагере во время Чёрного дождя, но это заставило Беллами явиться на остров к полудню следующего дня мрачнее тучи. «Кейн отправил меня помогать. Он решил, что здесь я буду полезнее», — спускаясь по лестнице в главное помещение лаборатории, отчитался он, сдвинув брови и поверх плеч Эбби и Луны глядя на Кларк.

«Чёрт возьми, ещё как!» — про себя облегченно вздохнула та, приветственно кивая ему. Затем повернулась и ушла в комнату осмотра. По крайней мере теперь, имея Блейка в поле зрения, можно быть спокойной на его счет и сосредоточиться на важном.

Не получается.

Если только важное не заключает в себе желание орать от бессилия и колотить кулаками по обшитым синими резиновыми листами стенам.

Она сдаётся и возвращается в главное помещение.