Огонёк в чужом окне

Вот и сегодня в троллейбусе он увидел, что парень сидит, а старик с рюкзаком за плечами стоит, покачивается, держаться ему неудобно.

Пепор пальцем поманил парня.

Тот удивленно вскинул брови:

— Ты меня, то ли?

— В точку.

Парень поднялся. Пепор сказал: «Давно бы так»—и пригласил на освободившееся место старика.

И в гастрономе он завелся: девушка лезла без очереди, протягивала свой чек продавщице через головы покупателей.

Пепор вдруг как закричит:

— Осторожно, она кусается! —И тронул девушку за плечо.

Она испуганно вскрикнула, а он вежливо показал ей на «хвост» очереди:

— Займите свое законное месго, миледи! Старших уважать надо.

С Петей Портянкиным не соскучишься...

Я был рад, когда мы, наконец, вернулись в свой передвижной вагончик. Чаще всего мы называем его бытовкой или отдыхаловкой. Здесь мы переодеваемся, обедаем, читаем, играем в шахматы. По сути, это жилая комната. А главное, у нас есть библиотека — передвижной пользуемся. Здесь только у меня и есть возможность почитать, а дома теща непременно выдернет из розетки шнур и упрекнет:

— Витя, мы столько электричества нажигаем! Никогда такого не было, где денег набрать?

Клавочка подпевает:

— Охота тебе глаза портить?

Тесть, во всяком случае при мне, никогда и не пытался почитать вечером — смирился безропотно. Мне оставалось только следовать его примеру. Страшный суд...

Мы как сговорились: после ужина никто не подхватился домой. Кто засел за шахматы, кто за книги, а кто слушал Родионыча, он всегда рассказывал что-нибудь интересное.

Я развалился в старом кресле, Петя Портянкин спас его от аутодафе. Теперь сплошь и рядом полыхают костры из вполне приличной, но, как считается, уже немодной мебели. Горят отличные шкафы, столы, диваны, стулья. Страшный суд...

Вспоминаю тестя: старик не дурак, если намертво оккупировал себе дома кресло, отдохнуть в нем, оказывается, можно превосходно, а я-то ко всем креслам относился пренебрежительно, считая их барским атрибутом.

Прислушиваюсь к голосу Родионыча. Он рассказывает о том, что в космосе существуют инопланетяне, они обогнали нас в своем развитии на миллионы лет и в контакт с нами вступать не хотят; мы, земляне, для них заповедник.

А что, если это правда? Что, если мы, то есть наша земля, для кого-то там, в космосе, как муравьиная куча? Подцепят нас каким-нибудь космическим ковшом и распылят в безвоздушном пространстве.

Жалею, что космонавтом мне не быть. Это уж точно. Пытаюсь понять, как себя чувствует человек в обстановке невесомости. Я, кажется, это понимаю: когда высоко взлетаешь на качелях и в тот миг, когда качели идут вниз, теряется опора. Вчозможно, это и есть состояние невесомости, но тут мгновение, а если испытывать его десятки суток? Даром звание Героя Советского Союза не дадут: в таком состоянии напряженная работа дается нелегко.

На мою долю даже не досталось поиграть в космонавтов, как сейчас играют дети...

Подняться в небесные глубины я могу только в мечтах, а если повезет, то и во сне...

Думаю о Родионыче. О чем мечтает он? Сдержанный, скрытный. Нынче он поступил на подготовительные курсы в инженерно-строительный институт. Как это он сказал? «Только одна вода стремится вниз». Хорошо сказал...

А куда стремлюсь я?

Неужели мне так и суждено всю жизнь быть исполнителем чужой воли? А разве своих мыслей у меня нет?

По почему тысячи людей не раз погружались в воду и только один выскочил оттуда с криком «Эврика!»? Почему миллионы яблок падали людям на головы, шишки набивали, и только одна голова догадалась о великом законе природы?

Как совершаются открытия? Ну если и не великие, то хоть как это приходит людям на ум? Или глаза у таких людей особенные, они еидят не так, как все остальные?

Поглядываю на часы: дома уже беспокоятся, а теща, как всегда, собирается звонить в милицию: не сообщали ли о несчастном случае? Ей все кажется: если я или Клавочка задержимся где, то обязательно должны угодить под машину, и в лучшем случае нас отправили на операционный стол, а не в морг.

Поэтому она каждый вечер, вместо того чтобы пожелать нам спокойной ночи, рассказывает разные случаи об автомобильных катастрофах, учит, где и как надо переходить улицу, и самое опасное место — перекрестки: «Я бы на всех перекрестках подземные ходы вырыла!»

В кресле уютно, так бы и уснул... Я вытягиваю ноги и поворачиваю голову, умащиваюсь. На стене прямо перед моими глазами висят заповеди, коим мы должны непреложно следовать. Они черной тушью выведены на грубой бумаге.

Заповедь первая: Дорожи честью.

Вторая: Не пятнай достоинство рабочего человека.

Третья: С первых шагов приучайся трудиться добросовестно: потом это станет хорошей привычкой на всю жизнь.

Четвертая запове: ь: Для других — только то, что взял бы или сделал ; зя себя.

Пятая: Знай, что халтурная работа появляется тогда, когда человек за деревьями не видит леса, не чувствует связи между своим трудом и трудом товарищей, не осознает свое место в общем строю.

Шестая: Задумайся над КПД своей жизни. Хватит разбазаривать себя ни на что.

Рядом с заповедями напечатанные на машинке стихи Пети Портянкина: