Огонёк в чужом окне

— Да хватит вам! — рассердилась Клавочка. — Этак мы и к поезду не успеем, час до вокзала тащиться, машины у вас не найдешь, что за дыра! Идемте!

— Сейчас, сейчас. — Бабушка еще раз тронула голову Рыжика и быстро пошла к калитке.

Пес жалобно заскулил, рванулся за ней, но туго натянутая цепь отбросила его назад...

На вокзале к нам подошли бабушкины соседки.

— Опоздали маленько, пришли во двор, а там только Рыжик. Жуть как воет, будто перед погибелью.

Бабушка всхлипнула, затем поклонилась низко всем, попросила прощения:

— Если обидела кого чем, не взыщите...

Фруза, плача навзрыд, подсадила бабушку в вагон, никого к ней не подпустила: «Я сама, сама, потихонечку надо, старая ж она...», а когда поезд тронулся, побежала за вагоном, крича:

— Не горюй, старая, у сына барыней поживешь: ни дровец покупать не надо, ни керосину. Горячая вода завсегда под боком, не горюй! Доедешь, сообщи сразу, ответ пришлю.

— Рыжика не обижай, Рыжика!..

— Да что я, фашистка? — обиделась Фруза.

Бабушка села у окна, закрыв от нас лицо щитком

ладони, и не отрываясь смотрела на черную, лакированно блестевшую дорогу, которая словно скатывалась с железнодорожного полотна на широкое шоссе, идущее мимо поселка в райцентр. А по ту сторону уже тянулась блеклая, какая-то выцветшая, будто шоссе выцедило из нее все соки, виляющая проселочная дорога...

Глава третья ЛОЖКА ДЕГТЯ

Зима пришла к нам вместе с ордером на трехкомнатную квартиру.

Теперь моя мечта лежала в виде связки ключей в тещиной сумке из искусственной кожи. Я бы вовек не догадался, что эта кожа искусственная, если б теща не восклицала часто:

— Я не могу позволить себе купить сумку из нормальной кожи! Все до копейки отдаю в общий котел!

И еще: каждый раз, придя с работы, она первым долгом «производила ревизию» этой сумки — вытряхивала из нее на стол всякую всячину: ключи, записки, коробочки, платок — все это почему-то густо пахло табаком, хотя теща и .не курила,— и небольшой сверток, перетянутый резинкой.

Пустая сумка отшвыривалась на кровать, все, кроме газетного свертка, отодвигалось в сторону, и теща жур-чаще звала:

— Доця, подь-ка сюда, милая!

Клавочка тут же подлетала с тетрадкой и карандашом — начиналось священнодействие. Теща стягивала с пакета хлопающую о бумагу резинку, осторожно высыпала на стол мелкие монеты, а Клавочка с озабоченным лицом огораживала их ладонями, чтобы не скатились на пол. Помню такую картину: одна монета все же скатилась. Мать и дочь мигом оказались на коленях и полезли под стол, а затем под кровать искать пропажу. Но монета куда-то исчезла.

Я невольно наблюдал за женщинами. Они выглядели в это время как сестры-близнецы, разница в возрасте стиралась: их лица еще больше розовели, брови строго нависали чуть ли не над щеками, которые всегда казались надутыми, и прятали глаза, оставляя для них узкую смотровую щель.

Деньги складывались по достоинству столбиками, затем их пересчитывали и записывали «доход» в специальную тетрадь, ее вела Клавочка. Иногда мелочи набиралось больше пяти рублей.

— Я возьму их завтра с собой как разменную монету,— светлея лицом, говорила теща. — А бумажка нам, доця!

Все это было выше моего понимания.

Теща работает буфетчицей в привокзальном ресторане, а буфетчицам, насколько я понимаю, чаевых не дают. И покупателей она не обсчитывает, иначе ей не объявляли бы к каждому празднику благодарности за добросовестное отношение к работе.

Откуда же в кассе лишние деньги?!

Пробовал говорить об этом с женой. Смеется:

— Тебе не о чем больше думать? Какое нам с тобой до этого дело?

А вообще-то, если честно, тещины дела мне до лампочки. Главное — это предстоящий переезд на новую квартиру. Тесть и теща осмотрели ее, когда получали ключи. И нам с Клавочкой не терпелось взглянуть туда хоть одним глазком — какая наша комната? Мы не раз ездили к дому, пока он строился. В заборе с козырьком над деревянной панелью, обклеенном театральными афишами и соблазнами обменять худшую комнату на лучшую, была оторвана доска — через эту лазейку мы заглядывали во двор. К дому можно было только подлететь: он точно айсберг возвышался над торосами из железобетонных панелей, блоков, ящиков, машин.

— Что вам там делать? — отговаривала теща. — Одни пустые стены. Переедем — увидите.

Она боялась выпустить из своих рук ключи, успела поставить еще два каких-то сверхнадежных замка.

— Мама, ты меня удивляешь! — настаивала Клавочка. — Мы с Витей дождаться не можем... На минутку зайдем — и обратно.

Теща в конце концов сдалась:

— Ладно уж, если вам так не терпится! Но придется и мне: дай вам ключи, посеете ведь.

Мы согласны были ехать туда хоть под конвоем.

Не было уже там ни забора, обклеенного афишами и объявлениями, ни «торосов», ушли строители, и дом казался осиротевшим, заброшенным.

Лифт еще не работал, и на девятый этаж нам пришлось подниматься на своих двоих. Теща дышала как паровоз, в который только что добавили изрядную порцию угля.

— Куда мы спешим? — останавливал я. — Можно постоять на каждой площадке, отдышаться. Нельзя же так... вам вредно.