Ограбление казино

— Надо менять периодически, — сказал Митч. — Это одна штука — с союзами, да? Я у черта на сковородке, ну не нравилось мне. Но долго этим занимался, точно тебе говорю, да так, что аж самому как бы нравилось, понимаешь? Так и Прыгун говорит. Ему-то лет семьдесят уже, он больше ничего уже не делает. И он мне излагал. «У вас, шпанята, вот в чем беда, — говорит. — Вы всю жизнь тратите, занимаетесь одним и тем же и только дряхлеете да стареете. А надо новое пробовать». И я его вот так послушал, а мы по берегу в Мэриленде идем, там целая куча народу просто берет и мотель занимает, все правильные мужики такие, на гусей охотиться идем. В общем, идем, я… а там, наверно, пара сотен фараонов вокруг ошивается, да? А у нас берданы в багажнике. Ох, заебись красота. «Вы куда? Что делать? Откуда вы?» Ну, мы, естественно, в отказ, то есть они много чего наворотили, но у нас же, блядь, не Россия пока, мне кажется, а все стоят себе и вот сейчас уже начнут машины обыскивать. И я у них сейчас спрошу, есть у них там ордера какие-нибудь, что-нибудь, вот возьму и спрошу Прыгун меня удержал. Их четверо или пятеро стоит вокруг, я на самом деле испугался, он что-нибудь им сам сейчас скажет. Головой только качает. Да и то едва-едва. Порядочный такой Прыгун. Я ничего не стал говорить… В общем, — продолжал Митч, — они машины пооткрывали, а там ружья, мою и Прыгуна машины. Вообще-то жены Прыгуна она была. Там два ружья лежат. Я свое только, блядь, купил, елки-палки. Пошел и купил, блядь, себе охотничье ружье. Дядя жены моей за него расписался, конечно, но ходил и хворост выкладывал за него я сам. Никто мне его не дарил, ничего. Я даже не стрелял из него ни разу. Чувак на них смотрит. Потом ближе подходит. Казначейство. Я арестован. За хранение. Ты думаешь — думаешь, я сказал им хоть единое слово? Нет. А он мне что? «Мистер Митчелл», — и давай мне по ушам ездить. В общем, там что, наверно, было — они судимости мои подняли и все дела. Я на Прыгуна смотрю. Нет, его тоже гребут. И фамилию его знают. Я думаю: скоро уже выяснять начну, откуда эти ребята знают, когда я срать на горшок сажусь и прочее… «Просто к вашему сведению, — говорит мне чувак, — продолжал Митч, — вас может заинтересовать, мы вас с утра ведем от моста Трогз-Нек. Пора уже вам, ребята, научиться, перестать эти сходки свои проводить». И вот он я такой. Сяду за блядское охотничье ружье, которое, блядь, в магазине честно купил. И собирался гусей из него пострелять, елки-палки.

— Господи, — сказал Когэн.

Митч допил мартини. Поманил официанта, сперва показав на пустую кружку Когэна.

— Ты что-то сильно налегаешь, Митч, нет? — спросил Когэн.

— Я всю ночь не спал, — ответил тот. — Никак не могу заснуть, если назавтра мне куда-то лететь. Сильно эти дряни меня нервируют. А потом, когда такой прилетаю, мне поспать надо, только потом в этот день я на что-то гожусь. В гостиницу поеду, мы тут закончим, я лягу поспать. Я врачу сказал, он меня опять на кортизон хотел посадить, все заново началось после этой херни в Мэриленде, а я говорю: «Нет». Плевать мне, что это, пусть я штаны трижды в день менять буду, если понадобится, но от всего этого лишнего веса мне надо избавляться. Только я думаю, ладно, Прыгун как-то это на себя берет. А выглядит он, маленький такой и старый, его уже лет тридцать не мели, наверно. Стволы, стало быть, оба его, видать, будут. А я старику помогал просто, подвез его сюда, все дела.

— Ну да, — сказал Когэн, — но если они не…

— Мотаю срок, — ответил Митч. — Очень просто. Если берданы не его, я мотаю срок. Так уже было. Если надо, могу еще раз. Им придется практически наизнанку вывернуться, чтоб мне больше трехи впаять даже с теми ходками, что у меня уже есть, за такое-то. Ох боже ж ты мой, как же любят они хоботать. Обожают просто. Кого-то зацапали, наконец-то кто-то им попался, знают, как зовут, господи боже мой, прямо как дети малые. Так и хочется в табло им заехать, до того им это нравится. Сволочи. Но, блядь, кипиш до небес. Отмотал год. Не понравилось мне, но тут уж, блядь, что поделаешь.

— Жене туго, — заметил Когэн. — В том-то и дело, знаешь, у Кэрол это никогда из головы нейдет, меня повинтят, и я сяду. По большей части-то она мне слова поперек не скажет, разве что, мол, меня дома вечно нет и все такое. Но время от времени, ну, они там цепляют четверых ребят каких-нибудь, ставят их перед большим жюри и спрашивают: вы кого ищете, а? Как ты сказал: они-то знают, что за парень им нужен. Ну и само собой, они не говорят ничего. Потом, неприкосновенность у них.

— В Бруклине так делали, — сказал Митч. — Сажают всех в обезьянник, и что потом? Потом нихера не говорят.