Ограниченная территория

Собрав в кулак всю волю и остатки сил, я попыталась крикнуть, позвать на помощь, выбежать — но вместо этого, рванувшись вперёд, провалилась в темноту. Последнее, что я перед этим запомнила, были стремительно прыгнувшая на меня поверхность стола и собственные протянутые руки, на которые я опустила голову — то было естественное проявление инстинкта самосохранения.

Глава 47

Что бы этот сукин сын ни сказал — я не хочу в это верить. Я хочу верить в то, что ты жив, где-то там… где бы ты ни был. Прости, я запрещала себе думать о тебе, потому что заодно приходилось вспоминать об этом, а эти мысли, эти воспоминания в своём стыде просто ужасны. Но не из-за того, что они плохие. Наоборот — из-за того, что слишком хорошие.

— Катя, его здесь нет.

— Тим…

— Здесь только я. Конечно, мог бы им для тебя поприкидываться, но смысл? Тебе бы потом стало совсем тяжко. Так что заметь моё снисхождение.

— Тим… не…

— Катюша, очнись. Приди в себя и сосредоточься на процессе.

Моего лба коснулась холодная тряпка.

— Тим…

— Ты его с какой целью зовёшь — поддержать или обвинить в причинно-следственной связи? Смирись, что данный этап в рождении ребёнка женщина, увы, всегда проходит одна, в отличие от зачатия.

Мокрая тряпка медленно и плавно прошлась по моим щекам, носу и подбородку. А затем в нос ударил резкий запах нашатыря.

Ещё перед тем, как мой нос рефлекторно сморщился, я почувствовала внизу живота сильную выкручивающую боль. Мозг немедленно включился и заработал.

Конечно, я в лаборатории. После того, как Филин нашёл меня на полу в конце реанимационного зала, где содержалась ещё живая мать Вали, он поднял меня и перенёс в ещё одно белое и стерильное помещение. Там уложил на прикрытый простыней стол, который с помощью хитроумных раздвижений внизу, поднятия спинки и поручней легко трансформировался в родильное кресло. На нём я лежала, мучаясь, крича и корчась от боли, и периодически отключаясь — когда становилось совсем плохо. Счет времени потерялся — я могла пробыть в этом месте как полчаса, так час, два и больше. По моим ощущениям, так и вовсе сутки. Всё это время Химик, сидя в углу на круглом вертящемся стуле, низком и с мягким белым сиденьем, размеренно наблюдал за мной; несмотря на кажущееся спокойствие, его глаза цвета лазурной стали горели нетерпеливым фанатичным блеском. Всякий раз, как он подходил ко мне, я внутренне съёживалась от исходящего от него чувства опасности. Даже в состоянии, близком к изнуряющему обмороку, я умудрялась ощущать омерзение. После того, как принёс меня, уложил и переодел из платья и туфель в объёмную пижаму и чулки (всё, всё белое), этот урод двукратно снял с меня ЭКГ и периодически проверял КТГ. Но самыми кошмарными были моменты, когда он, лениво натягивая на ходу резиновые перчатки, приказывал мне раздвинуть колени, после чего методично проводил осмотр. От боли при данной манипуляции я едва не теряла сознание: хотелось уползти вверх, крича что было сил. В первом случае я, собирая всю волю в кулак, не поддавалась желанию. Во втором сопротивляться получалось не так хорошо.

И вот сейчас, пока я была в отключке, Филин подошёл, чтоб привести меня в чувство, а заодно поёрничать.

— Терпение, — сказал он, приблизившись и погладив меня по голове. — Я бы мог провести тебе эпидуральную, если бы всё шло спокойно, но видишь, ты от меня бегала. Так что теперь лежи. Недолго уже осталось. Раскрытие полное.

Я опять застонала. Внизу живота буквально горело. Постанывая и вскрикивая, я чувствовала, как что-то давит на меня изнутри — давит с такой силой, будто вот-вот разорвёт. Ощущение было, как при желании сходить в туалет.

Меня охватил страх. Нет сомнений, роды близки к своему завершению.

Этот урод тоже это понимал: заняв позицию с нужной стороны, он снова включил и направил лампу, напялил маску и очередные перчатки, принялся раскладывать инструменты. Я смутно ощущала холод спиртового тампона, которым он обрабатывал меня, как лягушку перед разделыванием. Закончив с этим, он принялся что-то мне говорить. Но и я без его слов понимала, что делать.

Набрав больше воздуха, я сильно потужилась. Боль, тянущая и режущая ножом, взорвалась у меня в голове. Казалось, в белках глаз лопнули все сосуды. Когда схватка наконец-то закончилась и я расслабилась, то осознала, что со всех сил держусь руками за поручни, а лопатки наполовину вдавлены в резиновую поверхность стола. Сейчас и они, и пальцы рук ныли — ручейки, вливающиеся в море общей боли.

— За старания хвалю, а с целенаправленностью у нас пока непорядок, — Химик говорил спокойно, растягивая гласные. — Тужься не в лицо, а туда, куда надо.