Огранка. Первая книга декалогии «Гравитация жизни»

Дневной автобус уже объехал окрестные села и ушел обратно в райцентр, и, чтобы не ждать пять часов на остановке, мы отправились домой пешком. Мама, выросшая в этих краях, хорошо ориентировалась в бескрайних полях, лесах и посадках, узких проселочных дорогах. Еще в детстве вместе с другими девчонками и мальчишками она исколесила их на велосипеде, а в старших классах этими же дорогами ходила в соседнее село Куриловка в школу. Собравшись группками, они шли осенью под проливными дождями, шли зимой, когда колючая пурга наметала метровые сугробы, шли в весеннюю распутицу, с трудом вытаскивая ноги из разбухшего чернозема. Вот и теперь мама безошибочно угадывала, какое из направлений на развилке наше и где ближайшая посадка, чтобы мы могли передохнуть и поесть шелковицы или черешни. Я бежала по грунтовой дороге между полями пшеницы, оставляя за собой густой шлейф горячей пыли, а мама собирала на ходу васильки и ромашки и вплетала их в венок. Когда она мелодичным голосом начинала выводить «Ой пiд вишнею, пiд черешнею…» или «Ой на горi два дубки», внутри меня словно открывалась потайная дверца, и я, сама того не замечая, начинала ей подпевать.

Как прошло мое заикание – я даже не заметила. Теперь все усилия были направлены на то, чтобы к первому классу научиться выговаривать букву «р», и целыми днями вместе с бабушкой мы ходили по двору и рычали.

Глава 6. Нагорная

Бабушку Галю я очень любила, но долго у нее никогда не задерживалась, так как все интересные для меня в то время события происходили совсем в другом месте, в центре села, где жили родители моего тато – бабушка София (Соня, как мы ее называли) и дедушка Василий (дед Василь) Пономаренко. Их двор занимал выгодное положение на высоком холме, на улице, которая так и называлась – Нагорная, на том самом месте, где мой прапрадед, панский повар Грицько Пономаренко, получив от пана Прушинского небольшой земельный надел для личного хозяйства, построил дом и разбил огород, спускавшийся к лугам вдоль реки Синявы. За свой поварской талант прапрадед имел щедрое вознаграждение и вскоре смог выкупить восемь десятин земли из панских угодий за селом, обеспечив тем самым семье хороший доход и материальный достаток вплоть до 20-х годов XX века, когда в принудительном порядке большевики эту землю изъяли и всех загнали в колхоз.

На пожелтевшей фотографии 1916 года, хранящейся в семье вот уже более ста лет, щуплый седой дедулька с аккуратно стриженной небольшой бородкой сидит в окружении детей и внуков, а на обратной стороне фотографии описана родословная семьи. Этот старик и есть мой прапрадед Грицько Пономаренко, от занятия которого нашему семейству в Козаровке дали прозвище «кухарцы» от «куховар», что в переводе с украинского значит «повар». И хотя это прозвище имело мало общего с официальной фамилией рода, доставшейся от более раннего предка – церковного пономаря, тем не менее на вопрос: «Ты чья?» – мой ответ: «Кухарцева!» ни у кого в селе не оставлял сомнений в том, кто мой дед и где я живу. По левую руку от прапрадеда Грицька стоит мой прадед Федор, чье выцветшее за давностью лет изображение было позже дорисовано дедом Василем, а с другой стороны на руках добротно одетой, дородной женщины, моей прабабушки Наталки, сидит восьмимесячный карапуз в белой панаме – мой дед Василь.

Дед Василь, прошедший Советско-финскую войну 1939–1940 годов, а затем и Великую Отечественную был немногословен, а невероятно густые, сросшиеся на переносице брови и крепкая фигура придавали его облику отчеканенную суровость. Но когда в его руки попадал баян и пальцы привычно пробегали по кнопкам, дед Василь преображался, вместе с первыми аккордами из него словно вылетала пробка, которой он сознательно сдерживал свои эмоции. Виртуоз-самоучка, он обладал невероятными музыкальными способностями, в том числе абсолютным слухом, и, наверное, не существовало такого инструмента, на котором он не смог бы играть. Именно от деда Василя моей сестре передался музыкальный слух, что вызывало во мне колючую зависть, провоцируя высмеивать бандуру, на которой она училась играть, и злорадно упрекая, что меня в музыкальную школу родители не отдали, а ее отдали. У деда в углу на тумбочке стоял старенький проигрыватель, купленный в начале 1960-х, а на полках внизу разместилась коллекция грампластинок, и чаще всего звучали песни Марка Бернеса и Клавдии Шульженко, а также песня «Летят утки» в исполнении Воронежского хора, которая больше всего нравилась мне. Когда же в доме никого не было, я снимала крышку проигрывателя и, запустив пластинку, ставила на нее игрушечного солдатика или ракушку от бабушкиной шкатулки, с интересом наблюдая, как они оборачиваются по кругу.