Огромный черный корабль

Революционный Объединенный Штаб был крайне возбужден, обрадован и даже удивлен: столицу захватили полностью. Никто из руководства, в основном состоящего из главарей организаций, примкнувших к восстанию после его начала, не надеялся на столь быструю и полную тактическую победу. Городская полиция была почти вся уничтожена, лишь в отдельных местах небольшие полицейские отряды вели оборонительные бои, максимально экономя боеприпасы. Они ждали помощи. Но специальные войска подавления остановились на подходе к Пепермиде, хотя восставший город в первые двое суток практически ничего не мог им противопоставить. Нерешительность правительственных войск объяснялась несколькими причинами. Перво-наперво кое-какие силы в самой верхушке были рады еще более обострить ситуацию, надеясь использовать серьезный кризис для освобождения некоторых министерских кресел. Во-вторых, самое удобное для подхода к столице направление закрыл радиационный шлейф со взорванного в первый день восстания атомного завода. Специальные бронированные машины с личным составом, принявшим препараты, стимулирующие производительность кровяных телец, могли бы преодолеть это препятствие, но танковые части только начали свой ускоренный марш от побережья. Причины взрыва завода допускались самые разные, худший вариант предусматривал наличие у революционеров нейтронных мин, а это опять же заставляло подождать подхода танков и дальнобойной ствольной артиллерии. С севера к городу примыкало несколько пологих возвышенностей, плавно переходящих в цепочки невысоких гор. Возможный удар с этого направления тоже предусматривал предварительное передвижение войск, и опять-таки местность затрудняла действия танков. Юг и юго-запад столицы защищал многоводный Рар. Два гигантских моста, соединяющих берега, были слишком ценными сооружениями. Не стоило пускать на них военную технику, потому что Штаб Объединенных Революционных Армий предупредил по радио об их минировании и ликвидации в случае чего.. Это могло быть блефом, но рисковать не стоило. Оставалась только восточная, не защищенная естественными преградами окраина столицы. Но и с этой, и с северной стороны мосты и город прикрыло живое препятствие. Пройти сквозь него со стрельбой и на полном ходу можно было бы, только переступив моральный барьер, это все-таки была своя территория, и люди на ней были свои — эйрарбаки.

Не привыкшие к пассивной тактике гвардейские части начали лениво окапываться, поглядывая на это самое препятствие — неиссякаемый поток беженцев. Генералы не торопились, их задача была освободить город, а не превращать его в развалины. Горячие головы вымирающего племени авиаторов, желающих любой ценой получить медали, быстренько охладили, ограничив их стремления десятью патрульными дирижаблями разведки, У кого работы, как всегда, хватало через край, так это у «патриотической полиции». Пять тысяч специалистов, пригнанных из периферии, во все глаза выискивали среди беженцев дезертиров из собственного министерства. Маршал информации и пропаганды через передвижную телевизионную станцию обратился к восставшим и предложил капитулировать, выдав своих главарей, однако ответа не получил. Его выступление уже через три часа после начала было подавлено введенной в строй столичной радиотелевизионной мощью, находящейся в руках повстанцев. Штаб Объединенных Революционных Армий призвал армию, флот, авиацию и мирное население перейти на сторону народа. Вот тогда генералы запаниковали.

* * *

У консервированной рыбы не было вкуса, запаха тоже, однако Лумис жевал не торопясь, еще со времен юности он знал цену пище, и еще он знал: в осажденном городе эта цена будет расти при любых начальных условиях. Посему он скрупулезно работал вилкой из дерева под названием липон,очень дорогого дерева. Кто-то из подчиненных приволок целый набор аристократической посуды, в том числе эту вилку. Была она украдена или подобрана в горящем доме, не имело значения, с момента начала войны с правительством мораль изменилась. Она стала очень пластична, эта мораль. За последние считаные дни Лумис лично убил или искалечил, а это в условиях военной медицины равнозначно, несколько десятков человек, больше, чем за три предыдущих цикла. Совесть возмущалась по этому поводу, но логика войны считала происходящее моральным. Мораль мирного времени не допускала убийства, считая его преступлением, но тот, кто в условиях боя действовал по законам этой морали, — погибал. Лумис знал, что переключатель морали имеет еще несколько диапазонов в обоих направлениях, то есть к высшему гуманизму и к людоедству. Этот переключатель срабатывал от изменений в окружающем мире. Лумис радовался, что судьба пока что берегла его от чрезмерных потрясений. На своем веку он знал несколько людей, у которых переключатель морали щелкал произвольно, от внутренних импульсов. Такие искренне недоумевали, попадая в камеру смертников за убийство случайного, не так посмотревшего прохожего либо, напротив, с удивлением ощущали в спине лезвие ножа помилованного противника.