Огромный черный корабль

Первые кварталы уже пройдены. И вроде легче, в сотню раз легче, чем в том беспомощном ожидании начала, однако, совсем нет противодействия, сгинуло оно, испарилось начисто. Совсем это нехорошо, потому как некуда ему деваться – город Гаха-юй в кольце, даже не город, а маленькие части его в нескольких плотных кольцах, и нет оттуда выхода.

А потом наваливается объяснение. Лумис перелетает в очередной оконный проем и видит его, видит – везде. Растерянно и привычно он водит бессильным иглометом вокруг, не нажимая курка. Повсюду вокруг него только мертвые: десятки, сотни, а за горизонтом стен, тысячи мертвых, вповалку и кучками они громоздятся на полу, и нет следов насилия. Он не верит, переворачивает… Здесь не было стрельбы, но где они добыли столько яда? И зачем? Зачем? Никто не связан – добровольное последнее действо. Он шарахается, спотыкается о чью-то руку, от понимания этого «зачем». Чтобы сделать их задачу, их наступательный, спланированный порыв бессмысленным. Чтобы умереть людьми, а не быть обращенными в смертельно напуганных животных.

Его выводят из транса взрывы и стрельба: где-то далеко впереди за новыми декорациями развалин еще есть живые, наверное, мужчины гаха-юйцы – остались, чтобы дать последний бой, остались освобожденные от заложников – собственных жен и детей – сразиться насмерть. И Лумис бежит вперед, прикрывать этих неумех – «патриотов».

15. Города-мегалополисы

И вот теперь целая неделя в городе-порте, городе-пляже, городе-сказке Горманту. Это лучшая неделя за долгую предыдущую бесконечность. Он совершенно свободен, дела не просто отложены в сторону – их нет. И главное – она тоже свободна, абсолютно. Кто-то, в кого он не верит, кто-то там, в недрах газовой пустоты Эрр или еще где-то глубже, почувствовал к нему симпатию, заметил, соединил две давным-давно разорванные нити. Может жертвы помогли? Он принес их достаточно, даже за последнее время: преследователь в Эйрегиберге; возможно, Старик; возможно, его дочь; несколько фанатиков на берегу Большого озера в Эрфурге; только солнцеликие боги знают, сколько жертв принесла Магриита, и спрашивать не стоит, заглядывать в бездну, надкусывать плод ненужного знания, есть такие пропасти перед которыми надо остановиться и, не вытягивая шею в любопытстве, уйти прочь. Хватит того, что оба они в курсе о своем незнании на счет третьей нити, того маленького живого комочка в прошлом, который он смутно помнит, больше воображает чем помнит, с которым нить Магрииты находилась в сплетение гораздо дольше, и не стоит теребить – именно потому что дольше – ей и тяжелее.

А Горманту райское место, да еще шикарный номер. Утром, на рассвете, или неважно когда, когда очнулся, струя прохладного воздуха приятно обтекает лицо; можно лежать, сквозь сомкнутые веки медленно, как в песочных часах, просыпать изумрудный свет; неторопливая, ласковая музыка, сама собой из всех углов; можно открыть глаза, сновидения не исчезают – вот она – живая, доступная Магриита, из плоти; если опустить ноги на пол, ступни сразу утонут в мягчайшем ковре, он даже не знает из чего тот сделан. Окно во всю стену и вид… Можно любоваться не вскакивая с постели. Сияющий жидким золотом океан, отдельные волны не различимы с высоты, по идеально ровной поверхности, оставляя за кормой белый, пенистый след, величественно скользит громадный торговый парусник, а на самой границе неба и воды что-нибудь большое, такое красивое издали: синеет обтекаемым корпусом какой-нибудь тяжелый линкор, стоит бедняга на страже родины, не смыкая глаз.

А в ванну-бассейн уже льется вода, и температуру можно задать заранее, еще с вечера, и уровень. Можно оживить стереовизор не вставая, никогда он его раньше не любил, а тут включает сам, пялится на какой-нибудь «матч цикла»: какие-то жилистые юнцы мутузят друг дружку почем зря, и все красивые объемные, кровушка хлещет как живая, врач бегает, суетится, делает искусственное дыхание.