Огрызки эпох

— Нет его здесь. Он далече. Я пошарил в конторе охотников, дело свое отыскал, и в нем было про сына, что живет он кузнецом в бывшей моей усадьбе. Следят за ним охотники. К делу моему портрет его приложен. Страшный такой портрет. Мой горячо любимый единственный сын похож на разбойника с большой дороги — немытый, обросший, борода чернющая вот такой ширины, — я показал на себе бороду сына. — Жуть, да и только!

— Да вовсе не жуть, — насмешливо хмыкнул Демьян. — Я сам в дальние времена черную бороду носил. Бабы от нее, помнится, визгом кричали и хохотом давились.

— Ладно, если бы только в бороде загвоздка пряталась. Горше всего, что он кузнец.

— А я скажу, повезло ему, что он кузнец — нужный на деревне мастер. Твой сын не останется без куска хлеба. Ты напрасно маешься.

— Он мог бы управлять хозяйством, детей растить в достатке.

— А мог бы промотать твое хозяйство, и детей голыми по миру пустить. Радуйся, Тишка, что живет твой сын при деле, а не сидит, как его отец раньше, на чужих харчах.

— Не случись со мной оказии, я бы с внуками занимался. Читал им вслух истории о великих путешественниках, первооткрывателях земель, о древних империях и тайнах пирамид.

— Иль грозил бы палкой озорникам внучатам, чтоб отстали поскорей, и кряхтел бы, и сопел и задыхался от одышки. И хватался то за поясницу, то за голову, то за скрипучие коленки… — Демьян разочарованно покачал головой. — Эх, дурак ты, Тишка. Какой же ты дурак!

Я замолчал от обиды, но увлеченный спором атаман от меня не отвязался:

— Довольно печалиться по всякой ерунде. Выбрось его из головы. Незнаемо, куда поворотит судьба. Так может стезя извернуться, что заешь родного сына и не почухаешь в нем своей крови.

С Пятаком был дивный случай. Залез он в хату на волжском хуторе и порешил там молодую семью с кучей детей да сродников. Неделю пировал ими и скотинкой при хозяйстве. А как пришла пора уходить восвояси, позарился на вещички хуторян. В запечном сундуке он нашел шкатулку со своими печатными перстнями, да с узорным ножиком для резьбы по дереву — тот нож ему дед в наследство передал. А под образами увидал псалтирь в затертом плетении. Бабка его читала тот псалтирь. Смекнул Пятак, что загубил свое потомство. Сел он на лавку у печки и на всю деревню от горя взвыл. От его воплей три собаки на соседском хуторе в страхе околели. А позжее наш Пятак оправился, смирился…

Стезя у нас не гладкая, Тишка. Аки дождем она кровью залита, аки сугробами горем и смертью засыпана. Привыкай. Твое вечное житье в самом начатке. Да пойми, оно стоит того, чтоб за него сражаться, а не руки опускать и зубы стискивать в унынии. Сердце чуткое затвори для волнений, и ступай по нетореной стезе.

— Благодарю за совет, государь, — я опустил голову вроде бы из почитания вожака, но в действительности от глубокой скорби.

— Демьяном меня зови. Не в царских палатах живем. Я шапки Мономаха в руках не держал, — атаман обнял меня. — К чему тебе человечьи сродники, коли есть мы — твоя ближняя родня. Вот ты для меня — кто? А ну отвечай!

— Ваш преданный вассал, — рассеянно запнулся я.

— Мимо промазал, Тишка. Ты — мой любимый сын, моя казачья гордость.

— Благодарю вас за оказанную честь.

Я не был готов к излиянию его родственных чувств и толком не понимал, как на них реагировать. Но мне было приятно.

— Ты! Говори мне, «ты», а не «вы»! — поправил Демьян, впуская меня в лесной отросток пещеры. — Бросай боярскую церемонность, Тишка. Тут все свои.

— Перестань, Анютка. Ты скоро пролижешь во мне дыру, — я пригладил волосы лежащей на мне супруги.

Она увлеченно вытирала липким языком середину моей груди. Я с трудом ее терпел, мне хотелось скинуть ее с себя и убежать к Полине.

— Я ради твоей услады стараюсь, любимый, — Нюша устремила на меня ласковый взгляд. — Все приноровляюсь бессонницу твою изгнать, душу утешить. Да не выходит. Ты уж поведай мне, Тишенька, что за бремя тебя гнетет? Что за размышленья смурные у тебя сон отняли?

Она заползла повыше и любознательно уставилась на меня.

Я мгновенно выдумал ответ, но произнести его как будто в хорошем настроении было тяжело.

— Частенько вспоминаю солнечные деньки, — я сложил руки на спине Нюши и мечтательно посмотрел на сталактиты пещеры. — Скучаю я по солнышку, Анютка. Бывало, лежишь на вершине стога, считаешь кучерявые облака и находишь им сравнения то со зверями, то с людьми, то с вещами. Золотистые лучи тебя греют, бабочки вокруг порхают, кузнечики стрекочут — аж в ушах гудит! А со стерни то жаворонок вспорхнет, то пустельга, то чибис. И ласточки кружат высоко — высоко. Красота! Солнечное тепло ни с каким другим теплом не сравнится. Оно наполняет тебя истинной благодатью. Кажется, вся внутренность торжествует, как росток из-под земли, тянется на свет. А ты, Анютка, ужель по солнышку не тоскуешь?