Огрызки эпох

Я спустился на землю с закинутым на спину шушаком, немного превышавшим меня в росте. Из его лохматой шкуры я вытряс крошки коры, солому и птичьи перья. Убедившись в чистоте меха, я отнес зверя поближе к норе. Выбрал прогалину с мягкой травой и покатался на ней в обнимку с шушаком, вспахивая своими и его когтями дернину. Не без сожаления я разорвал в клочья фуфайку и неглубоко поцарапал шкуру зверя. После я затащил шушака на высокую сосновую ветку, оцарапал и частично поломал ее. Удерживая перекинутую через ветку добычу с подправленным выражением перекошенной от удушья морды, я издал призывный клич победителя.

Строгое жюри явилось незамедлительно. Первой на сосну взлетела Моня. Не приближаясь к шушаку, она развернулась и повисла вниз головой на ветке. За ней поднялись Фома, Ахтымбан и Людмила. Увлеченно почесывавшийся Грицко остался на прогалине. Яна заняла наблюдательную позицию на ветке соседней сосны.

— Не мог Барчонок его задавить, — усомнился Фома, обнюхивая мертвого зверя. — Видать, мор его скосил.

— Не иначе, поветрие, — шмыгнул носом Ахтымбан, приподнимая лапу шушака.

Людмила испытующе взглянула на меня.

— Помилуйте, отважные ратники, — спокойно возразил я. — Сия свирепая зверюга здоровей городничего. Ух, она и потрепала меня, извольте знать, — я похлопал изодранной фуфайкой. — Вы бы наперво отведали моего трофея, а после вершили бы суд.

— Отчего ж не отведать, — Фома принял заманчивое предложение. — Наша братия завсегда готова к трапезе. Ну, берегись, Барчонок. Коль обмануть нас удумал, без суда кровушки лишишься.

Он потянулся к шее шушака, и, сделав без малого полный разворот, отпугнул Моню страшным оскалом.

— Почему бы ей не попробовать, — я притворно удивился. — Я угощаю всех вас, любезные соплеменники.

— Сорока не заслужила угощений, — возразила Людмила. — Она оставила нас без ужина. Большущий кабан на нее попер, а она, дуреха — шасть в кусты.

— Да возьмите вы в толк, — запричитала Моня, — не можно мне кусать нечистых свиней. Шушак все покошернее будет. А свиней не могу. Свиней Чалому прилично кусать. Я же храню последние заветы предков.

— Я бы и покусал, — с досадой откликнулся Грицко, — да кого кусать — то. Ти ж упустила экого знатного кабана. Мы на тибя его выгнали, а ти… Як земля тилько носит дурную бабу.

— Скуш-шать ее пора, — Яна пригнулась в развилке ветвей. — Ж-жаль, ж-жира в ней не то, ш-што в кабане аль в Барчонке. И крови две капелюш-шки.

Пока Яна и Грицко спорили, как выбить из головы Мони остатки кошрута, Фома и Ахтымбан крепко присосались к моему трофею. Фома впился в шею шушака, Ахтымбан выбрал вену на лапе. Подстрекательный взгляд Людмилы помог мне набраться смелости. Львиным рыком я напомнил увлекшимся дегустаторам, кому принадлежит вкусная добыча.

— Признаю, здоровущий был зверина, — смачно облизнулся Фома. — Неведомо, какие грамоты помогли тебе одолеть его, Барчонок, но по нашим заветам ты нам ровня.

Ахтымбан соскреб зубами с языка длинную шерсть, сплюнул ее на сальную голову Грицко и растянуто проговорил:

— Мы даем слово тебя не есть, ежели токмо ты сам не отступишься от нас. Время твоих испытаний еще не вышло, Тихон. Зима будет суровой по лесным приметам. Она выставит перед нами, достойный ли ты упырь. Отныне мы тебе не судьи. Охотники за упырями — вот кто судьи тебе.

Я толком не вник в суть его странной речи. Что бы он ни имел в виду, меня ждало больше испытаний, чем он предполагал. Мне предстояло охотиться наравне со всеми. Не хуже Мони. Она хотя бы умела ловить на деревьях белок, глухарей и тетеревов, а мне в основном доставались мыши, крысы и несмышленые желторотые птенчики. Разница очевидна.

Впрочем, гнетущие меня опасения не помешали сполна насладиться подарком фортуны.

— А ну-ка погодите, хлопчики, — возле меня возник Грицко, завершивший перепалку с Яной и Моней. — Неужто вы, дурашки, на евоную уловку поддались? — усевшись рядом со мной на ветку, он жестом поманил стоявших внизу и занятых мирным разговором Фому и Ахтымбана. — Все четыре клыка отдам на выдирание, коль признаете мою ошибку. Но я не ошибусь. Вас уверяю с клятвою, не мог толстун зловить шушуна, сам околел шушун от дряхлости, иль удавился ненароком, — он попытался вырвать совсем уже сухую добычу из моих зубов.

Я зарычал и оцарапал ему руку. Страх разоблачения прибавил мне смелости.

Грицко отпрянул и прижался к развилке засохшего сука, давая дорогу воинам, но они предпочли остаться внизу, не лазать без важного повода по деревьям.

— Сколь замечательна, иль напротив, позорна, была шушакова кончина, без разницы нам, — степенно ответил Фома. — А испытаньев Барчонку прибавить бы надобно. Не то заскучаем без его потех. Пущай городскую девку он высушит, точно воблу. Да девку поблагороднее, понежнее. А мы за ним присмотрим. Как вам моя затея, братцы?

— Затея хороша, Фома, — одобрил Ахтымбан. — Пускай идет Барчонок в город. Но прежде надо бы ему поголодать с недельку, чтоб точно девку высушить, из жалости не отпустить.