Огрызки эпох

— Я не лгал твоим родителям, душенька, — страстно прошептал я, зашнуровывая корсет возлюбленной. — Хочу бежать с тобой на Кавказ. Там смуглые чабаны в лохматых шапках и каракулевых бурках гоняют по горам и долинам вкуснейших овец. Там в гранитные ущелья и днем не проникает свет солнца. Мы заживем как в раю, мой вороненочек. У нас будет своя семья. Мечтаю, ты родишь мне зубастенького сынишку, но и против дочурки не имею возражений. У тебя появится так много приятных хлопот, что ты перестанешь скучать по человеческим сродникам. Мы проведем вечность во взаимной любви и бесконечном счастии.

— Очумел ты, Тихон! Сам не знаешь, чего говоришь, — Моня прижала руки к груди. Ее оранжево — карие глаза вспыхнули от испуга. — Не побегу я с тобой на Кавказ. Там нас поджидают мстительные горцы с булатными кинжалами и злые волкодавы величиною с телят. Боюсь я их. Нет, не проси меня, Тихон. Никуда с тобой не побегу.

— А ежели пойти не на Кавказ, а куда еще? — не сдавался я. — Мир велик.

— Нет, Тихон, — затрясла кудряшками Моня. — Не выманишь ты меня ни в какую даль. Не покину стаи.

— Наши упыри ненавидят тебя, любимая. Доколе ты будешь согласна терпеть унижения? Позволь избавить тебя от страданий.

— Мне нипочем обиды. Я привыкла. Не наседай, Тихон, — Моня хлестнула меня по носу атласным шнурком. — Не уведешь меня из стаи. Не пойду с тобой. Мне спокойнее так.

Она села, шурша нижними юбками платья и посасывая костяшку указательного пальца.

Я обнял ее со спины и уперся подбородком в ее ключицу:

— Будь по — твоему, радость моя. Я твой покорный раб навеки.

— Ой-ли, Тихон, — рассмеялась Моня. — Атаманша покажет тебе, чей ты раб. А то запамятовал ты.

Старый баран с закрученными в тесные кольца рогами протяжно заблеял, будто вместе с ней насмехаясь надо мной.

Из овечьего загона мы вышли с противоположной многолюдной улочке стороны и оказались на задворках ярмарки, куда сливали помои и выбрасывали сор.

— Попалась, птичка! — из-за опрокинутой телеги выскочил грязный паренек в лохмотьях с чужого плеча. — Не улетишь! — он приставил нож к шее Мони.

Я успокоил Моню мимолетным пристальным взглядом. К нам подбежал рослый подельник парня с ножом.

— Что вам угодно, господа? — я изобразил на лице подобие человеческого страха.

— Ишь как наштукатурилась. Как только белила не сыплются. Думала, не узнаем тебя, плутовка? — первый вор ущипнул бледную щеку вампирши.

— Долг верни. С добавкой. За то, что мы год напролет тебя искали, — потребовал второй вор.

— Это Шнырь, — Моня представила мне первого вора и, задерживая рукой приставленное к горлу лезвие, кивнула на второго. — А это Гнус. Мы работали вместе.

— Сколько вам задолжала моя дама? — я порылся в карманах сюртука.

— Полторашку бумажками, — Шнырь хрюкнул и отвел нож от шеи Мони. — Дама! Хе-хе! Ишь, какого франта охмурила. Где только взяла его?

— Где взяла, там вас нет. И не будет, — огрызнулась Моня, не выпуская клыков.

— Берите, — я передал Гнусу пачку ассигнаций, где было намного больше полутора тысяч рублей. — И забудьте навсегда о Моне.

— А франтишка щедрый, — зашмыгал корявым носом Гнус. — Нет ли у него еще чаго при себе?

— Вы и этого не заслужили, — я схватил его за руки, прервав нападение, и закинул в лужу помоев.

Следом туда отправился Шнырь. Нож я у него отобрал.

Моня послушно не вмешивалась.

Мы сбежали с задворок и влились в многоголосый людской поток.

— Люди! Берегитесь! Расступитесь! Я иду! Я очень сильно пьян! — по улице зигзагом перемещался в стельку пьяный купец.

Я шагнул влево, а Моня придержала его за полы распахнутого кафтана.

— Твоя доля, — отпустив купца в свободное штормовое плавание, она с хитрой улыбкой отсчитала мне половину украденных денег.

Улов пришелся кстати. После возвращения долга ее бывшим друзьям у нас не осталось средств на покупки.

Людмила назначила сбор неподалеку от карусели. Вампиры не могут принимать алкоголь, но казалось, мы опьянели от хмельного запаха и праздничного шума. Все были веселы, растрепаны и нагружены весомыми покупками.

Яна и Грицко особенно удивили меня. Грицко бережно держал на руках, как младенца, маленького розового поросенка, а Яна принесла в корзине хрустального лебедя с позолоченной короной. Никто не понимал, зачем ей понадобилась бесполезная в кочевой жизни статуэтка, но все признавали, что лебедь необычайно красив. Его искусно выточенные перья радужно переливались на свету. Он как будто готовился расправить крылья и взлететь.

Все мы провинились перед Людмилой. Каждый прятал глаза и не спешил признаваться в содеянном.

— Убери от меня мерзкую грязную тварь, — Моня отскочила от нарочно приблизившегося к ней Грицко.

— Дак он тибя чище, балда чумазая, — рассмеялся Грицко, почесывая поросенка за ухом.

— Нет, правда… Закусай его, Чалый. Животину не мучай, — Фома обеспокоился судьбой поросенка.

— Да кто ж его мучает? — усмехнулся Грицко. — А съисть я его не съим. Я его буду растить и откармливать до следующей осени. Это ж подарок земляков. Единая моя отрада. Я его Тараской в честь батьки нарек.

Моня расстроенно зашипела, спрятавшись за мою спину.