Огрызки эпох

Прошла еще неделя. В изнеможении я лежал лицом в снег на лугу, разделявшем березовую рощу и непонятную заросль. На ум не приходило ничего, кроме тоскливой песни о замерзшем в степи ямщике. Мимо проскакал по тонкому насту заяц — беляк. Я приподнял голову, провожая его взглядом, и вдруг узнал место, куда меня занесло.

На горизонте простирался обширный парк усадьбы генерала Зарубинского.

«Нет», сказал я морозу, — «не пристало мне замерзать. Я нашел спасение, нашел семью. Еще немного поднатужиться, добраться до усадьбы, и я увижу ненаглядную сестрицу Елену с маленькой племянницей Грушей. В Пупинцеве меня всегда принимали как желанного гостя. Примут и теперь».

Подкрепленные мечтой силы донесли меня до белокаменного дома с громоздкой балюстрадой и мраморными колоннами. Я влез на яблоню, наклонил ее толстую ветвь к окну спальни и перебрался на подоконник открытого окна. Без предупреждения я спрыгнул на широкую кровать, где в сладком сне раскинулась Алена.

Проснувшаяся сестра чуть не закричала от ужаса. Мне пришлось зажать ей рот рукой.

— Не пугайся, Аленушка, — ласково заговорил я. — Это я, Тихон, твой брат. Я тебя не обижу. Не поднимай крика, умоляю. Позволь мне объясниться за все…

Я смущенно запнулся и освободил ее губы, надеясь, что она не позовет слуг на помощь.

— Тишка, — испуганно пролепетала Алена. — Ты на себя не похож. Батюшки — светы, — она прижала ладони к горячим щекам. — Как страшно ты переменился. К нам приезжали господа из тайной полиции. Они говорили, ты стал упырем. Говорили, ты придешь по наши души. О, Господи! — она перекрестилась и, увидев, что я не исчез от крестного знамения, громко охнула.

Ее пухлые щеки покрылось малиновыми пятнами. Несколько секунд она не могла произнести ни звука. Ледяные когтистые пальцы, безжизненная бледность, чрезвычайная худоба, серебряный свет глаз и острые клыки произвели на нее сильнейшее впечатление.

— Да, я упырь. Но душой я все тот же. Помнишь, как нам было весело в детстве? Как мы бегали в парк за орехами? Я все еще твой брат, Аленушка. Не бойся. Я не сделаю твоим близким ничего дурного. Ты меня знаешь лучше, чем кто другой. Подумай, могу ли я обидеть тебя или Грушеньку?

— Ежели ты не убивать нас пришел, тогда зачем? Я не пойму, — Алена постаралась взять себя в руки.

За окном послышался топот рысаков, везущих генеральские сани.

— Я пришел за помощью, сестрица. Вы с Грушенькой последние дорогие мне люди. Малый остаток семьи. Я пропадаю, Аленушка, — я взял сестру за руку. Она содрогнулась от холода моего прикосновения. — Умираю с голодухи. Ведь какая оказия вышла. Почитай, как в нашей любимой сказке. Право слово, лучше бы я в козленочка превратился. Козленок везде отыщет травки и веточек для пропитания. А меня разбойники упыри самого упырем сделали. И мне нужна кровь для прожительства.

Сестра снова вздрогнула. Я перестал прикасаться к ней.

— Спаси меня, Аленушка. Уж коли мы с тобой заговорили о козленках, сгодится мне и дурная кровь старого вонючего козла. Ты только выручи меня, сестрица. Некого мне больше просить о помощи.

— Хорошо. Я помогу тебе, братец, — Алена прислушалась к загремевшему у парадного входа голосу мужа.

Генерал отдавал распоряжения лакею и кучеру.

— Иди за мной. — сестра встала с кровати, придерживая подол белой ночной рубашки, и поспешила к двери.

Я крадучись вышел за ней на лестницу.

Михаил Потапович Зарубинский, человек пятидесяти с лишком лет, широкий и громоздкий, как кабинетное бюро, поднимался к нам. Пыхтя от одышки, генерал не заглядывал дальше своих коротких ног, обутых в меховые тапочки. Толстыми пальцами, сверкавшими от многоцветных перстней, он придерживал на плечах медвежью шубу. Под шубой бренчали начищенные ордена, приколотые к мундиру. Генерала сопровождал лакей, долговязый паренек в заплатанном сюртуке и безразмерных шерстяных портках.

— Мишутка! — Алена тучной тетеркой спорхнула к мужу, взяла его за руку.

Не узнав похудевшего шурина, генерал дико уставился на оборванца, посмевшего войти в его дом.

— Мишутка, голубчик. Братец мой Тихон к нам пожаловал, — данную часть речи Алена произнесла вслух, а далее перешла на шепот, считая, что я не услышу. — Он упырем стал. Я невозможного страху натерпелась. Он называл тебя старым козлом и грозился выпить твою кровь. Заколи его саблей, Мишутка.

— Я покажу распроклятому упырю старого козла! — пробасил генерал, вытаскивая наградную саблю из ножен. — Р-разрублю на мелкие куски!

Его усы задрожали вместе с густыми бакенбардами и начерненными бровями. Лицо побагровело. Мясистый нос приобрел оттенок весенней фиалки.

Зарубинский скинул шубу, взмахнул саблей и поскакал через две ступеньки ко мне.

Мое оцепенение продлилось ровно миг. Овладев собой, я вскочил на перила, а с них перелетел на серебряную люстру.

— Степашка! Запускай собак! — на бегу пропыхтел генерал, отправляя лакея на псарню. — Петрушка! Собирай дворовых! В доме упырь! — приказал он бородатому мужику, раскорячившемуся в дверях.