Огрызки жизни или Дневники (СИ)

Потом  поступило распоряжение сдать отчет не к следующему новому году а  а через 2 месяца. Я работал по 14 часов каждый день. Так как машинистки отказывались понимать мой карандашный текст, его переписывали и лишь затем отдавали на печать. Когда отчет приняли, Тахир Асадович Мазитов, начальник ЮТГРЭ, лично благодарил меня со стаканом водки в руках и пожаловал 100 руб из директорского фонда.

…Вечные ссоры с Надей. Мы оба неправы, я жесток. Оспаривал все, что можно оспорить.

Вообще, спорю со всеми. На пятой штольне гнал штрек. После крупной, сильно обводненной трещины турмалиновой жилы не стало. По штрихам скольжения определил правый сдвиг, пошел вправо и через несколько метров нашел свою жилу. Как раз приехали Павловский, куратор по олову Средней Азии и его подручная Бурова, оба из Вимса. Сказали, что я не прав, что жила слева. Я говорил с ними очень круто, а потом и грубо. Но они кураторы и задали рассечку влево: там мол, жила. Бурова гнала ее целых 20 метров, хотя и после 10-ти было ясно, что ВИМС сел в лужу. Безрезультатно гнали. Я оказался прав. Корниенке это понравилось

04.08.76. Сегодня у москвича-вимсчанина Митрофанова Николая Павловича день рождения. Когда он мне сказал об этом, приглашая, я, задумавшись о чем-то, протянул: - Бывает...

Через 10 лет Митрофанов станет моим начальником и будет им долго, очень долго.

Нужны ли мне глаза, жестокие и злые,

Нужна ли мне гроза без ливнем взбитой пыли?

Нужна ли мне минута, растянутая в час,

Намеренная скука и мысли без прикрас?

Глаза врага, злые, жестокие, помогают собраться и стать сильнее. Твои глаза делают меня беспомощным и растерянным. Запах погибающей в грозу пыли. Иные минуты, объемные, как солнечный день, помнишь всю жизнь. Другие, тягостные, как бессонная ночь, оседают в памяти серой пылью.

13.08.76. Мой кубрик, камералка с номером, который я никак не могу запомнить. Фанерные стены, оклеенные розовыми обоями. За стенкой песни «Легкого пара», и я не могу писать, я хочу слушать. Не выходит из головы рапорт на Сосунова. После последней пьянки Сосунов (я тоже пил) не пошел документировать керн на 5 штольню. Я написал рапорт  и спрятал, подумав, что сам факт его существования сработает. А Кулик, начальник участка узнал и в пьяном виде начал мне выговаривать, что грешно писать рапорты на ближних. Сосунов, видимо, рассказал о рапорте Аржанову младшему, а тот - отцу. Короче, многие узнали. Вообще-то, эффект рапорта сработал. После всего я рассказал об этом своему гл. геологу Ефименко и тот обещал дать втык Кулику. Стоило ли рассказывать Ефиму? Не подло ли это было? Или просто я боюсь оказаться в их глазах кляузником, и это повредит мне. Значит это не подлость, а трусость. Повел себя как мальчишка (в будущем, вообще-то этот случай добавил мне авторитета. Все мы боимся любой бумаги, касающейся нас, даже если она лежит, покрытая пылью).

Не хочется признаваться, что всплески ее счастья были лишь проявлениями хорошего настроения. Ей нужно было просто благополучие, муж, семья. Я требовал большего. Но нет, нет, в ее письмах 75-го была любовь.

Видел ли ты, как любовь умирает?

 Не сразу, не вдруг, она исчезает по капле, по слову, по взгляду,

Не за день, годами кряду, не падает камнем,

скачками, как пики на кардиограмме.

Ушел из дома. Иду от себя.

Вспомнилось, как после такой же ссоры, я очутился у винного ларька с твердым желанием напиться. Очутился, посмотрел в лица аналогичных сограждан и понял, что лучше не будет. Повернулся на 180 градусов – вижу цветы продают. Купил, бросился домой, Позвонил, стою, жду, открывает и чувствую - она моя.

А на этот раз- тоска и смятение. Пошел на Бродвей, свернул куда-то, потом опять свернул и очутился у дома-островка в бурном и ненадежном море памяти. Вошел, как 5 лет назад и настроение такое же праздничное. Против воли постучал, и оказался в комнате, где прошли лучшие минуты юности. Где была она, любимая. Встретила  Татьяна, лучшая ее подружка. Не удивилась. В глазах - гнев. Он излился скоро. «Оставил бедную, дороже тебя у нее не было ничего, она и сейчас любит». - Ладно, ладно - это в романах бывает, - ответил. Кинулась, неожиданно быстро нашла сверток - письма, фотографии. - Я думала, она легко перенесет, не получилось. Не стану говорить, что было дальше.

Мне до сих пор не верится, что так было, что я в чьей-то памяти. Опустошенный, пришел домой. Там Надя -  мы рядом, как две треснувшие чашки в серванте. Там помнят, что любили и умирали, а дома - все забыто. От чего я убежал, что тянуло меня? Сейчас сын и Надя - это вошло в меня; то давнее, всколыхнулось и тянет в неизвестность.

1977. Лето. Написали новый проект - начинаем работы на Тагобикуле. Набрали людей. Федя (Фарухсатшо) Муборакшоев, Сашка Сучкин, морская геологичка Лида с признаками тихого помешательства. Пришла устраиваться. Зачем нам морские геологи? – Спросил у Ефима. -   Тот молчал и ответила Лида: - Но ведь в мезозое здесь было море?!