Oh, Boy!

За три дня до следующей госпитализации Барт отвел Симеона на анализ крови. В лаборатории их сразу узнали и скорее подставили стул… Барту. Результаты анализа представляли двойной интерес. Во-первых, они должны были показать, подтверждается ли ремиссия, а во-вторых — позволяет ли общее состояние Симеона, в частности, уровень лейкоцитов, провести недельный курс химиотерапии. На обратном пути Симеон почувствовал слабость, одышку — все-таки он быстро уставал. Его даже пару раз покачнуло. На переходе мальчик вдруг остановился посреди проезжей части.

— Подожди, — сказал он Барту.

Старший брат мог бы предложить взять его под руку. Но на людях, посреди улицы, Симеон отказался бы, и Барт прекрасно знал почему. Так что он просто стоял рядом, пока Симеон не оправился, а потом они пошли дальше.

Накануне госпитализации братья то и дело цапались из-за любой мелочи: невыстиранной рубашки, оказавшейся не на месте книги. Оба были на взводе. Когда зазвонил телефон, Барт даже вскрикнул.

— Добрый вечер. Профессор Мойвуазен. Это вы… Барт?

— Да, я… да…

— Жду вас завтра в девять утра. Результаты анализов хорошие. Можно действовать.

— А! Значит, ремиссия…

— Ремиссия подтвердилась, — бросил Никола тоном военного летчика.

Но в ход должна была снова пойти, как выражался Жоффре, «тяжелая артиллерия». Враг был отброшен, но неизвестно, уничтожен ли. Если лейкемия перейдет в контратаку, лекарства, которые одержали первую победу, больше не помогут. Так что в поддерживающей терапии безобидным было только название. Симеону поставили капельницу в десять утра, а уже с обеда его снова рвало. У Барта было желание выдернуть к чертям эту капельницу, сводившую на нет все его усилия откормить брата. Однако он удержался и ушел, сославшись на дела.

На следующий день случилась странная вещь. Как раз перед обедом г-н Филипп, директор лицея, пришел навестить своего ученика. Он беседовал с Симеоном, пока тот ел. Мальчика затошнило, но он удержался от рвоты. Сразу же после обеда в 117-ю палату явился преподаватель философии. Он принес Симеону превосходную книгу Конт-Спонвилля — «Настоящий кладезь цитат для экзаменационной работы!». До вечера у него успели побывать еще судья по делам несовершеннолетних и делегат от выпускного класса. На другой день пришла Эме показать свой округлившийся живот.

— Это девочка, — сообщила она Симеону. — Ваш брат очень доволен. Говорит: «Пусть только будет глупенькая и хорошенькая — и успех ей в жизни обеспечен!»

Симеон рассмеялся: в этом был весь Барт. Не успела уйти Эме, как вошли Бенедикт с Морганой и Венецией. Жоффре согласился их пустить, потому что Барту в отделении ни в чем не было отказа.

— Странное дело, сколько народу приходит, — заметил Симеон вечером. — Тебя это не удивляет, Барт?

— Еще бы не удивляло. Можно подумать, ты кому-то нужен!

У Барта, который и поднял всех на ноги, было меньше всего оснований удивляться. Неделя пролетела быстро, и, как выразился бы учитель философии, дух восторжествовал над материей; иначе говоря, у Симеона просто не оставалось времени блевать, как выразился Бартельми.

Глава пятнадцатая, в которой Симеон держится до конца

— Я хочу к психологу, — заявила в одно прекрасное утро Моргана.

Жозиана собирала девочек в школу. Она вздрогнула от неожиданности.

— К психологу? К которому ходит Венеция? Но зачем? Что-то не ладится в школе? Кто-нибудь из детей тебя обижает? Горюешь о маме?

Моргана смотрела на нее с непроницаемым выражением лица, к которому у Жозианы не было ключа.

Так и не добившись объяснений, молодая женщина предположила, что Моргана просто завидует Венеции, которая посещала сеансы психотерапии каждую субботу.

— Я узнаю, сможет ли г-жа Шапиро принять тебя, — пообещала Жозиана.

— Спасибо, — серьезно сказала Моргана.

Девочка страдала. Сестренка говорила ей, что психолог лечит от горя. Вот она и хотела, чтобы ее полечили тоже.

Доротея Шапиро согласилалсь принять ее в среду во второй половине дня. Она сказала девочке, что та может по своему желанию говорить, рисовать, лепить или играть в куклы. Моргана как будто удивилась.

— Я пришла поговорить. Вы не выдаете чужие секреты?

— Никогда!

— Тогда я скажу вам мой секрет.

Моргана говорила очень тихо, глядя в пол.

— Когда мама умерла, мы дали клятву — я, Венеция и Симеон.

— Клятву? — повторила Доротея.

— Да. Мы поклялись, что нас не смогут разлучить. — Моргана подняла голову и уточнила: — Клятва такая: «Морлеван или смерть».

— Морлеван или смерть? — эхом отозвалась психолог.

— Да. А нас разлучили.

— Разлучили?

— Мы с Венецией у Жозианы. А Симеон то у Барта, то в больнице. Мы изменили.

— Изменили своей клятве?

— Да.

Так вот почему эта странная девочка к ней попросилась. Перед кем она чувствовала себя изменницей? Перед матерью, перед самой собой, перед братством? В какой-то степени и то, и другое, и третье. Поскольку, видимо, девочка ничего другого говорить не собиралась, психологу пришлось против обыкновения взять инициативу в разговоре на себя:

— С кем бы ты хотела жить?

— С Симеоном и Венецией.

— Втроем, без взрослых?