Ойроэн

Я сходила до кустов, замерзла, вытащила из письменной конторки Айны короткую трубку. Никогда не любила курево, но иногда мне казалось, только густой табачный дым способен завесить пеленой мои тревоги и сомнения.

Вереск обычно огорчался, когда видел трубку в моих руках, но в этот раз он молча проводил меня взглядом до двери. Я устроилась на верхней ступеньке короткой лестницы и выпустила в небо долгую сизую струю. Кругом было еще темно, однако первые признаки скорого рассвета уже виднелись где-то вдали.

С кимином было бы верней, но...

Я вздохнула, закуталась получше в свой плащ и сделала еще одну глубокую затяжку.

Спустя пару минут, когда я уже собралась выколачивать трубку о край ступеньки, из дверей выполз Вереск. Уперся своими сильными руками в пол и сел рядом со мной.

– Если ты ре’ешишь оставить меня в Янтарном У’утесе, я не обижусь.

В неярком свете я хорошо видела выражение его лица – обреченное и решительное.

За минувшие дни ему стало слегка получше, но все равно дела его были плохи, и уже почти не оставалось сомнений, что без помощи старших тут не обойтись.

Мне снова ужасно захотелось сказать какую-нибудь едкую гадость насчет чрезмерных усилий, но я сдержалась. Вместо этого сделала еще одну затяжку, хотя вообще-то мне уже хватило и это было лишним.

И вздрогнула от удивления, когда трубка вдруг выпорхнула из моих пальцев.

– Незачем тебе это, – тихо сказал Вереск, выколачивая прогоревший табак вместо меня и задвигая трубку куда-то себе за спину. – Плохо будет.

– Куда уже хуже! – буркнула я. Думала еще добавить насчет сопливых, которые лезут куда не надо, но не успела.

– Не сердись, – попросил он меня. – Зна’аю, что ты сейчас подумала... Не надо. Иди лу’учше спать. Пока снова Рад не проснулся. Наутро будем собираться. Не”е хочу больше мучить те’ебя...

Много он понимал!

– Сама решу! – я встала и прошла мимо него внутрь фургона.

Ни про какое утро думать не хотелось.

– Прости... – снова услышала я в спину. – Мне пра’авда очень жаль.

– Лучше бы рассказал, что за дерьмо тебе снится!

Молчание в ответ.

«А и правда, – подумала я. – Оставлю тебя, дурнину, в Янтарном Утесе! И никто тогда больше не будет выдергивать трубку у меня из рук, смотреть с упреком и постоянно извиняться за малейшую оплошность!»

И волноваться обо мне тоже никто больше не будет...

Я оглянулась на дверь. Там, снаружи уже понемногу занимался рассвет. Небо едва заметно посветлело. Вереск сидел на пороге, свесив бесполезные ноги вниз и прислонившись своей беловолосой головой к открытой створке.

Он выглядел до того одиноко, что я поспешила отвернуться. Загасила свечу и ничком упала в постель. Мир кружился вокруг, и казалось, меня затягивает в какой-то темный глубокий водоворот. Когда его воды сомкнулись над моей головой, я провалилась в такой же темный и глубокий сон без сновидений.

15

Единственный образ, который я запомнила, пришел под утро. И в нем была Айна.

Мне привиделось, будто мы с ней вдвоем сидим в большой теплой купальне Чертога, и яркий солнечный свет, падает сквозь мелкие стекла витражей, превращаясь в дивное разноцветное кружево на поверхности воды. Айна смеясь рассказывала мне про свою дочь. О том, что маленькая Лира уже научилась ходить, а теперь и летать начала – порхает из комнаты в комнату точно бабочка. Я слушала ее и с тоской думала про Рада, который не умеет еще совсем ничего. Но принцесса не замечала моей грусти, она была такая счастливая, вся облитая солнечными лучами и яркими радужными бликами... И такая красивая! Сама я показалась себе уродиной рядом с ней – немытая, нечесаная, с тощими руками, на которых после рождения сына отчетливо проступили все жилы, да так и остались на виду. «Мне больно», – сказала я и вдруг заплакала. А Айна удивленно оглянулась, словно впервые услышала мой голос, и я поняла, что все это время она говорила вовсе не со мной, а с какой-то другой своей подругой или фрейлиной.

А потом проснулась.

Дверь была приоткрыта и снаружи доносилось недовольное хныканье моего сына и спокойный ласковый голос Вереска.

Я осторожно села, посмотрела на свои руки, торчащие из просторных рукавов рубахи. Да, ужасно худые. Еще никогда я не была такой уродиной, как сейчас. Бессонные ночи, постоянная тревога, эти бесконечные кормежки... Если бы Айна на самом деле увидела меня сейчас, наверное, заплакала бы от жалости. А может, и нет. Но уж точно сказала бы, что я дура. А я даже спорить не стала бы, потому что так оно и есть. Дура самая настоящая. Ни любовь свою не сберегла, ни счастье. Да и то, что мне судьба мне оставила, едва не потеряла.

Я сунула ноги в сапоги, набросила куртку и вышла на свежий воздух.

Снаружи оказалось удивительно тепло. Птицы пели звонко, журчал ручей, одуряюще пахло соснами, нагретыми солнцем.

Вереск сидел на разостланном теплом плаще в двух шагах от фургона. Моего сына он уложил себе на колени забавлял теми нехитрыми деревенскими потешками, каких мне никогда в жизни слыхать не доводилось до встречи с этим хромоногим колдуном.