Окаянная сила

Меллер принес с собой малую аптечку – шкатулу, которая отворялась сбоку наподобие шкафа и имела в себе великое множество ящичков. Ему как врачу и полагалось иметь на всякий случай такую аптечку, но на сей раз она потребовалась вовсе не для лекарского дела. В ящичках лежали китайские диковины – мода на них повелась от голландских купцов, которые снабжали фарфором спервоначалу всю Европу.

Это были бронзовые плоские жезлы с мелко вычеканенным рисунком, деревьями и людишками, украшенные подвесными кистями, фарфоровые чашечки, на которых кроме тонко выписанных многолепестковых цветов были еще почему-то и корявые грибы, бумажные расписанные горами и долинами веера, крошечные коробочки с рябыми каменными стенками и крышками, зеленоватые монеты с квадратными дырками – любознательный Мартини, вздев на нос очки, пристально разглядел рисунки на них и, оскалив все желтоватые зубы, сколько их еще у него оставалось, тоненько захихикал.

Фрау Марта, чтобы отвлечь Барбхен от аптекарского подозрительного веселья, заговорила о странном кольце, вырезанном из слоновой кости.

– Праща Давида нам уже известна, – усмехаясь тонко, как подобает супруге подлинного и ученого собирателя редкостей, заметила она. – А теперь, господа мои, прибыл и перстень Голиафа.

– Вряд ли Голиаф носил перстень, на котором вырезаны драконы, любовь моя, – ласково отвечал жене Данненштерн. – Но удивительно, что в том месте, где должен был быть драгоценный камень, всего лишь шарик из слоновой кости.

– А что, если заменить его? – предложил Меллер. – Получится, что драконы вступили в схватку из-за изумруда, к примеру, или большого красивого топаза.

Перстень, выточенный на великанский палец, пошел по рукам. Когда его получила Алена, ей сделалось как-то странно. Она поскорее вернула вещицу, от прикосновения к которой перед глазами почему-то туман поплыл и внизу живота жарко сделалось. Мужчины вольнодумно толковали о том, что найдены где-то были огромные кости от тех великанов, что, возможно, жили еще до Адама. И предполагали, что неудивительно было бы встретить нечто подобное в диком Китае…

Потом все подивились тонкости рисунка на чашках и сравнили с миниатюрными гравюрами в какой-то книге, потом разговор снова зашел о резьбе по янтарю…

– Порой мне кажется, что данцигские и кенигсбергские мастера смеются над нами, – сказал мастер Ребус. – Они не творят, а, я бы сказал, вытворяют. Будь я резчиком – мало радости бы испытывал, делая чашу, в которой никогда не будет ни цветов, ни фруктов, предназначенную для того, чтобы из рук одного чудака переходить в руки другого чудака, а чудаки будут спорить о том, на какую основу наклеен янтарь, как будто это имеет значение…

– Разумеется, больше проку от янтарных зажигательных стекол, – согласился Данненштерн. – Будете снова в Кенигсберге у Христиана Порчина – передайте ему мою благодарность, равным образом и за очки. Отшлифованы они великолепно.

– Мастер Порчин утверждает, что именно он изобрел янтарные стекла, и якобы до него никто янтарь в льняном масле ради прозрачности не прокаливал, – заметил Даниэль, – а я с ним спорить не берусь. Мне ведь и самому скоро понадобятся очки.

– Больше бы вы, сударь, варили в своих ретортах всякой дряни с ядовитыми парами! Удивляюсь, что вы еще не нуждаетесь в поводыре, – Данненштерн покачал головой.

– А я удивляюсь другому, – заметил аптекарь Мартини. – Все мы, господа мои, имеем собрания редкостей, в немалые деньги нам обошедшихся, но если сосчитать, что из вещиц воистину редкость, то пальцев одной руки, пожалуй, хватит.

– Что вы имеете в виду, сударь? – спросил судовладелец Ганс, которого Гансом звал, пожалуй, лишь Данненштерн, а для прочих был он Иоганн фон Добберманн.

– Взять хотя бы ту шахматную доску, которой вы так гордились, сударь.

– Чем не диковина моя доска? – обиделся судовладелец. – Теперь таких уж не делают! Было бы вам ведомо, что янтарные квадраты приклеены к дубовой основе, и она шахматная доска лишь снаружи, а изнутри сделана как положено для игры в трик-трак! Мне привезли ее из Кенигсберга, а сколько я за нее заплатил – пусть будет ведомо одному Богу.

– В самом деле, Давид, чем вам не угодила доска? – удивился Данненштерн. – Темный и светлый янтарь, из которого сделаны квадраты, имеют картинки, вытравленные на самом янтаре, а не на металлической фольге, которая подложена под янтарь! Уж это ли вам не редкость? Ведь при вас поднимали два квадрата, чтобы все мы в этом убедились!

– А я понял, о чем речь! – воскликнул Даниэль. Алена покосилась на него – не было принято в собрании знатоков редкостей так повышать голос. Впрочем, Даниэль делал немало такого, что вообще нигде не было принято, и всё прощалось ему, как огромному и обидчивому младенцу.

– Да, пожалуй, только вы, сударь мой, и могли догадаться, – одобрительно отвечал Мартини. – Итак можно ли поставить доску господина фон Добберманна в один ряд с моим превосходно заспиртованным двуглавым младенцем?

– Вы так гордитесь этим младенцем, точно сами его родили! – возмутился судовладелец.