Окаянная сила

– Одну кинула – да не докинула, другую кинула – да перекинула, третью кинула – ох, да не попала! Озеро вспорхнуло да полетело, а утки остались!

Тут Пелагейка закрякала не хуже всполохнувшейся в камышах утки, чем и развеселила сотрапезников до слез.

– А не податься ли к Федьке? – спросил развеселый Андрюшка. – Что это – мы тут пьем, гуляем, да ведь как славно гуляем, а Феденька, чай, тоскует? Не дело!

– Феденька в Терему нынче ночью, – возразила Пелагейка, – да ведь Акулька-то дома! А и поехали! Чего тут сидеть! Тут-то мы уж, чай, всё подъели!

– Уж подъели так подъели! – расхохотался Васька. – Дай алтын, Пелагеюшка, сбегаю, пирогов возьму, у Ефремки Афанасьева их с ночи пекут!

– А по дороге заедем! Закладывай, Вася, кобылу в сани!

Алена не стала дожидаться, пока буйное общество в распахнутых шубах вывалится из дверей, поспешила прочь. Недалеко было до Кисловки, где жил с семьей Федька Степанов. Можно бы и пешком добежать – однако не для разгулявшейся Пелагейки ныне пешее хожденье, а Алене лишь того и надобно.

Заранее высмотрела она то место, где улица поворотец делает, вроде бы и не крутой, однако чувствительный. И, опередив сани, понеслась туда. Был тот поворот недалеко от Федькиного дома, так что невольные жертвы Алениного замысла не шибко бы и пострадали.

Встала она за углом, приготовилась, оберегом защитилась. Как на грех, не доводилось ей ранее тот заговор пробовать, да ведь когда-то же надо.

И услышала Алена громкие в зимней ночке голоса, и собралась, и кулачки сжала. А как поворачивать в узкой наезженной колее быстрым санкам – так и оказалась она у кобылки на пути! Руки вскинула и быстро-быстро выкрикнула:

– Именем Самого!

Главное теперь было – не побояться, не отступить. Кобылка, идя убористой веселой рысцой, высоко вздымала копыта, показавшиеся сейчас Алене огромнейшими, и вдруг оба копыта взмыли куда-то вверх, и застыли, и медленно-медленно стали опускаться чуть ли не с неба на голову ведунье.

– Силам земным повелеваю! – не теряя дыхания, хоть и облившись холодным потом, быстро выкрикнула она. – Три силы света, три силы тьмы – Ар-бар-ра! Ад под моей ногой! Именем Самого – Ар-бар-ра!

Дыханьица осталось – чуть-чуть. В глазах – одни затмившие звезды и луну копыта… И не голосом, а хрипом из самого нутра:

– Закаменей предо мной!!!

Удалось! Вскинувшаяся кобылка постояла несколько, стала медленно крениться и рухнула, ломая оглобли, назад, на спину, придавила передок саней, забилась отчаянно! С воплями кинулись прочь, в сугробы, хмельные ездоки! И стал взлетевший снег вокруг них стеной. А навалило его немерено, а спьяну, да в тяжелых шубах, не больно поскачешь…

Пелагейку Алена определила сразу – и, протянув руку, выдернула карлицу из-под рухнувшего на нее стрельца и полюбовника Андрюшки, поволокла за собой в сторону, рывком поставила на короткие ножки.

– Узнаешь? – грозно спросила.

Уставилась на нее Пелагейка, как на нечистую силу.

– Узнала, однако…

– Аленушка!..

– Ты еще скажи – ангельская твоя душенька! – оборвала Алена. – Ну, кайся – сколько и от кого получила, чтобы под кнут меня подвести да моей кровушкой государевых погубителей отмыть? Ну?

– Аленушка!.. Я ли о тебе не печалилась?… – плаксиво завопила насмерть перепуганная Пелагейка.

– О деньгах ты печалилась! Было б на что со стрельцами молодыми пировать!

Постарела, сдала Пелагейка. Румянец и тогда был наведенный, а теперь – превыше всякой меры. А щеки-то, налитые гладкие щеки, обвисли, а личико-то – мятое, жалкое, с перепугу – жутковатое…

Знай тянет:

– Аленушка, светик, да о чем ты, да что же это?…

И ножки не держат. Быстрые были коротенькие толстые ножки пять годочков назад, да подкосились, коленки как в рыхлый снег вошли – так и с места не сдвинутся. И пестрый подол летника вокруг них, из-под шубы выбившись, по снегу раскинулся…

– Да всё о том же! – говорит, как топориком рубит, Алена. – Кто тебе велел проведать, не хочет ли государыня Авдотья Федоровна ворожить, государя от той Анны Монсовой отваживать? Кто велел подслушивать, как я в верховом саду заговор дурацкий, без замка да без смысла, читаю? Кто приказал на Степаниду Рязанку меня навести, чтобы она мне подклад дала? Кто отраву велел в кувшин подсыпать, чтобы государь выпил?

– Да и господи ты боже мой!.. Да что же это ты, светик?…

– Кто через меня хотел государыню Авдотью Федоровну покарать? Кому надобно было, чтобы она в немилость вошла? Кому охота была в обитель ее упечь?

– Ох, да и что же это ты говоришь, не пойму я никак!..

Чуть было не перехитрила Пелагейка Алену. И впрямь поверила было Алена, что хмель карлице очи застил, ничего она не разумеет. Но снова залепетала Пелагейка невнятное – да перестаралась! Лживый сделался у нее голосок!

– Бога ты не побоялась! – крикнула Алена. – А меня побоишься, блядина дочь!

Она еще не знала, что сделает с Пелагейкой. Ведь и губить хитрую тварь нельзя, пока правды не скажет. И времени маловато – пьяные сотрапезники вон из сугроба, ругаясь, выползают, а Пелагейка на них взгляд кинула, вот-вот заорет, помощи потребует!