Окаянная сила

Выпрямилась Алена во весь росточек, руками волосы огладила, обернулась, ища, чем голову покрыть. Раз она не девка более, а баба, то надо бы плат, коли не кику.

Однако пришло ей в голову иное – ведь жена перед мужем и простоволосой является, не ложиться же в постель – да в кике! И видел же ее Владимир этой ночью в одной сорочке и с распущенной косой. Ну так пусть понимает: не миновать ему Алены!

Она вышла в сенцы на крыльцо, обвела взглядом двор – и окаменела, приоткрыв рот.

Стоял посреди двора, широко расставив лапы и набычившись, здоровенный волчище, красоты неописуемой, его густая и жесткая шерсть под луной сверкала, топорщась на воротнике, как драгоценное, «городками» плетенное кружево из льняной нити с пряденым серебром…

Стоял он, опустив крупную голову, как бы покорность изъявляя, и был он широк в груди, и малость криволап, и сила в нем чудилась, и норов бешеный, и много иного, необъяснимого. Залюбовалась Алена тем, кто пришел на смену птице Гагане, но оборвалась ее радость мыслишкой коротенькой: за иголкой было яичко, за яичком – пташка, за пташкой – волк, ну а за волчищем-то кто?

Эта тревожная мысль тоже как бы не ей принадлежала, а голосом Рязанки в голове наметилась, пробежал голос по быстро сменившим друг друга картинкам (иголка, в летник воткнутая, да яичко, по воздуху летящее, да Гагана, когти растопырившая…) и вопросом обернулся.

И ужаснулась Алена, и замахала на волка руками, и кинулась прочь – в избу, под защиту образов.

Сурово, ох, сурово глянули на нее темные образа!

И повалилась она, вся дрожа, на колени, и уставилась с надеждой на темные лики, но строго и скорбно смотрели они мимо Алены.

Она, отвернувшись, съежившись на полу и зажмурясь, попыталась призвать Спаса Златые Власы, но не явился и Спас. Одно черное пятно, бледным золотом расчерченное на диковинные фигуры, было под тесно сжатыми веками. А когда открыла Алена глаза – то как бы впервые увидела тело погубленной Рязанки, наставницы своей, помощницы своей, что из-под смертного проклятья ее вывела…

Не было более Степаниды Рязанки – не угодила она ученице. Страшной смертью от помыслов ее померла…

– Ох, сила… – прошептала Алена тогда. – Ох, силушка… Что же это ты со мной творишь?… Ох, сила окаянная…

И снова вскинула она лицо к высоким образам.

– Господи! Не я это! Не я – сила! Господи, милостив буди ко мне, грешнице… Как же мне с ней быть, Господи? Ведь доброе сотворить хотела… Дунюшку с Алешенькой выручить… Губит она меня!.. Господи – уж погубила…

На коленях поползла Алена к Степаниде, обняла ее, стала укладывать, руки холодные на груди собирать, голову на свернутой шее умащивать как подобает.

– Степанидушка, матушка, прости ты меня… – бормотала Алена. – Не ведала, что творила…

Молчала мертвая ведунья.

Сейчас, успев избавиться перед смертью от невеликой своей, но всё же опасной силы, лежала она отрешенно, и лицо оказалось нежно-радостным, и корявый шрам на месте глаза разгладился, посветлел, как бы означая, что немало нагрешившая, но и добра немало сотворившая баба там, за смертным порогом, – спасена…

Успела-таки спастись Степанида Рязанка – а кто Алену спасет, кто у нее в смертный час окаянную силу заберет? Вспомнила Алена, как Устинья Кореленка помирала, – и мороз по коже продрал.

Как бы в ответ негромко завыл за стеной волчище.

Дела требовал…

– Поди ты! – прикрикнула на него Алена. – Господи, что же это делается?… Как же быть-то?

Лишь настойчивый волчий вой был ей ответом.

Волк дела требовал.

Иголочка едва Анисью не погубила. Лечить ее Владимиру – да не вылечить, разве что порчу на себя перевести. Яичко – Федькину нелепую жизнь прекратило. Птица Гагана – та две жизни взяла… Да что ж это такое? К чему ни прикоснись, что на помощь ни призови – всё для людей, что поблизости оказались, смертельным делается! Даже древняя святыня, камень Алатырь! Знать бы – жив ли еще мастер Даниэль Ребус? Удалось ли маленькой Марте, ее детской силушки вмиг лишенной, спасти алхимика?

– Все обители обойду, – сказала Алена безгласным образам. – За всех панихиды отслужу… Что ни наработаю – бедным раздам…

И вдруг осознала: работенка-то у нее – окаянная! А в царицыну Светлицу ходу более нет.

– В скит уйду, – неуверенно пообещала Алена. – В срубе сгорю…

Но огненное крещение могло избавить от мук адовых, а могло и не избавить, доподлинно этого никто, разумеется, не знал. Старцы в скитах, понятное дело, скажут – избавит, голубка! Да не та собиралась к ним нынче голубка, чтоб каждому слову верить.

Пригорюнилась Алена, сидючи на холодном полу под образами. Видно, вместе с силой Рязанка ей и малость совести передать успела. И кто ж знал, что враз научится Алена принимать не только шелковистые голоса трав, зорь и ветерков, не только намеки петлистых судеб, прочерченные по ладоням, но и отзвуки будущих своих мучений?…

– Господи! – воззвала вовсе потерявшая разум и потерявшаяся в разнообразных, неуловимо тонких ощущениях ведунья. – Вразуми, Господи!.. Куда бежать? Что с собой сделать? Избавь меня от силушки, Господи! В самую строгую обитель уйду!.. Постом себя уморю, как матушка…