Окаянная сила

Глянула Аленка на него – языка лишилась. Рожа страшная, борода кудлатая во все стороны, от самых глаз растет, и скалится, нечистая сила, злобно!

– А коли купчиха – что на мешках едешь?

– В обитель я! В Успенскую! – ничего не соображая, твердила Аленка.

– Коли Калашниковых – что ж на мешках-то?

– Вдова я! В обитель еду! Отпустите меня – я постриг приму!

– Федька, забирай! Купчиха, вдова – сжалился над тобой Господь, послал и тебе сласть!

– Дядя Епифан! – завопила Аленка, увлекаемая с дороги в глубь леса. – Дя-дя-а!..

Но не до Аленки, видать, было кучеру Епишке. Творилось невообразимое – с телег снимали увязанную кладь, кто-то, защищая, лез в драку, чей-то возник, ополоумев от шума, принялся кусаться – и взвился кистень-навязень, и ударил коня в висок маленькой, но тяжкой гирькой. И, видать, взяли уже кого-то на нож, такой дикий крик перекрыл шум схватки.

А Аленка всё еще не соображала, что догнали ее не стрельцы, которым велено доставить девку в застенок, но те портные мастера, что на больших дорогах шьют вязовыми булавами…

– Да не вопи ты, дура, – сказал Федька, – не убудет с тебя! Сейчас вот и поглядим, что ты за купчиха…

С тем и завалил.

Влажные кривые кочки подались под ней, тело наполовину вмялось – Федька, удерживая за плечи, не давал приподняться, и показалось вдруг девушке, что вот сейчас и уйдет ее головушка в болото, и сомкнется оно над хватающим последний воздух ртом!..

Аленка вцепилась было зубами в грязную руку, да попала не на кожу – на засаленный рукав.

– Ого! – Федька стряхнул ее, как малого кутенка. – Горяча ты, матушка! Это любо! Ну так вот те мой селезень!..

– Дядя Епифан! – что есть мочи завопила Аленка, чуя, что вот теперь-то и пришла ее погибель.

Но кучеру, видать, было не до нее.

Федька распахнул на ней, лежащей, ферезею, ухватился лапищей за грудь.

– Ах-х!.. Ха-а!..

Не человек – чудище дикое громоздилось на девушку, ахая и шипя от возбуждения. Жесткая борода оцарапала лицо и шею, Аленка высвободила руки, вцепилась в нечесаные космы Федьки, но оторвать его от себя не смогла.

– Ради Христа… Не погуби!

– Невелик грех, замолишь!

– Феденька, батюшка мой… – Аленка уж не соображала, что лопочет. – Отпусти, не губи!

Вдруг щекам сделалось жарко, голова поехала-поплыла, да вверх дном и перевернулась…

Шум пропал.

И всё пропало.

Очнулась Аленка оттого, что ее сильно трясли за плечи.

– О-ох… – простонала она, не открывая глаз и не желая возвращаться из небытия.

Однако слух уже проснулся, уже опомнился и, помимо воли, принимал диковинные и звучащие вперебой слова.

– Так она, выходит, девка была?

– Дурак же ты, Федька!

– Гляди, и коса – девичья…

– У людей дураки – вишь ты, каки, а у нас дураки – вона, каки!

– Бог дает – и дурак берет!

– Так кричала ж, что купецкая вдова! – Алена узнала этот обиженный басок.

– Вдова, вдова… Ты на нее глянь – какая она тебе купецкая вдова? Заморыш!

– Завралась девка, вот что…

– Так сами ж орали – вот те, Федька, купчиха, давно поджидал!

– Вот те и купчиха!..

– Впредь те, бабушка, наука – не ходи замуж за внука!

Грянул хохот, но сразу смолк.

– Пес! – услышала Аленка звонкое, резкое, удару плети подобное словцо. По общему покорному молчанию поняла – пришел хозяин. Атаман. Сам Баловень.

Она приподнялась, опершись на локоть, открыла глаза и увидела стоявшего прямо перед ней мужика средних лет, чернобородого, в меховом колпаке и распахнутой короткой шубе. Стоял он, росту вроде и среднего, – руки в боки, глаза в потолоки, выпрямившись да вытянувшись, и потому смотрелся вровень с долговязым, да понурившимся Федькой.

– Девство рушить – последнее дело, – произнес этот мужик, и голосишко вроде был тонковат, не по чину, а слушали, не перебивали. – Девок обижать – грех, Бог накажет. Баба – у той не убудет. Говорила она тебе, что девка?

– Да мало ли что она говорила, я и не слышал… – признался сдуру Федька.

– Когда дурак умен бывает? – спросил атаман, оборотясь к сгрудившейся за его спиной ватаге, и сам же себе ответил: – Коли молчит! Ты, Федя, у нас не просто дурак, а дурак впритруску!

Раздался смешок.

– Да ладно тебе, Баловень, – обратился к остроумцу мужик постарше. – Что делать-то с девкой? Отпускать-то – никак…

– Вот то-то и оно…

Тут вдруг Федьке взбрело на ум, что есть способ поправить дело.

– Дядька Баловень!

– Ну?

– Я на ней женюсь!

– Ого! – Такое отчаянное решение изумило Баловня до чрезвычайности. И прочие также остолбенели.

– Жених, блудлива мать… – заметил кто-то незримый.

Аленка села и одернула подол.

– Очухалась, дура? – Оказалось, что всё это время возле нее стоял еще один налетчик, он-то и протянул руку. – Подымайся! Кланяйся атаману.

Ноги Аленку не держали – едва ощутив ступнями землю, рухнула она перед Баловнем на коленки.

– Христа ради, не погуби…

– Да уж погубил тебя наш дурачина, – заметил Баловень. – Детинушка – с оглоблю вырос, а ума не вынес!

– Да женюсь я! – с пронимающим душу отчаянием завопил вдруг Федька. – Сказал – женюсь! Христом-богом!.. Сказал же! Все слышали – же-нюсь!

* * *