Окаянная сила

– Да где же Степан Петрович? – подхватывая ее, спросил степенный мужик. – Жив?

– Жив, жив… – Алена повисла на его плече, ноги не слушались. – И Афоня жив…

– Велик Господь! – сказал тот из мужиков, что пошустрее и помоложе. – А ты, Парашка, что глядишь? Помоги, как у вас у баб, ведется! Бери ее с другого боку!

Алену не столь взвели, сколь взнесли на крыльцо да в сенцы, оттуда – в горенку.

Из-за стола поднялся, закрыв толстенную книгу, крепкий мужик, годов пятидесяти, с сильной проседью в темных волосах и окладистой ухоженной бороде, с бровями удивительной лохматости, но со взглядом живым и умным.

Был он по-домашнему – в темно-зеленом зипуне, подпоясанном ниже заметного чрева, в простых портах, в сафьяновых невысоких сапожках удивительного бирюзового цвета. И выглядел почтенным посадским человеком, владельцем немногих, но процветающих лавок, не слишком обширных, но надежных промыслов.

– Эту еще где поймали? – осведомился мужик. – Этот алтын не нашего рубля. Чего молчишь, Фрол?

– Прикатила в наших санях заместо Степана Петровича, Петр Данилыч, – степенно сказал Фрол. – Говорят, когда кошка на сносях к дому приблудится – это к добру, а когда брюхатая баба?

– На Афоньку, что ли, просить пришла? – Петр Данилыч подошел к Аленке, смерил ее взглядом, сразу отметил чрево. – Кабы не третья дура за эту зиму… Силен, леший! Да не может же он на всех вас разом жениться! Ну, говори, кто такова и почто лошадь с санками у сына моего угнала?

Аленка изумленно посмотрела на Степанова отца. Мужик он, видно, был сообразительный – понял по спокойствию Фрола, что сын жив и цел, догадался, как Аленка в сани попала.

Но на прямой его вопрос и отвечать надо было прямо.

Рассказывать всю правду Аленка не могла – а половина правды тут не годилась, да и которую половину следовало бы выбрать?

– Лошадь с санками я у твоего сына угнала, Петр Данилыч, потому что иначе не спаслась бы, видит бог, – Аленка перекрестилась и опять отерла рот, стыдно было за ставшие привычными струйки сукровицы. – Я его с Афоней в церкви оставила, где батюшка Пахомий служит… А более ничего про ту церковь не знаю, ни в коем селе, ни в чьей вотчине.

– Я знаю. Неблизкий путь. Откуда ж ты такая взялась? – спросил Петр Данилыч. – Знаешь хоть, в какие места заехала?

– И этого я не знаю, – отвечала Аленка, мучаясь. – Ради Христа, выслушай меня наедине, не хочу при всех плакаться…

– Так это не Афонька тебя наградил?

– Нет, не Афонька…

– А сынок мой, стало быть, по сю пору в церкви с батькой Пахомием торчит?

– Да какой он батька! – вдруг на Алену напала злость. – С Баловнем покумился, хабар прячет! Обзетильник он!

– Ого! Ладно… – Петр Данилыч призадумался. – Да ты сядь, девка, не страдай. Фрол! Возьми Андрюху, возьми Леваша, факелы запалите, поезжайте Степке навстречь. В сани заложите Воронка, заодно и проездить красавца… Пистоли не забудьте, ну… рогатину, что ли… Давно у нас тут не шалили, давно Баловень не колобродил – коли встретите, не оплошайте.

Алена вскочила с лавки. Она вдруг сообразила, что Федька мог сцепиться сдуру со Степаном и Афоней, а батька Пахомий, воровской помощничек, ему подсобить… И раскрыла было рот, чтобы поторопить Фрола, да сукровица потекла – она и прихлопнула губы ладошкой.

– Да уж найдем чем Баловня благословить, – молвил Фрол. – На двух санях бы лучше.

– И то. Возьми молодцов из мастерской, охотников. Скажи – по алтыну дам.

– А ты, Петр Данилыч, бабу допроси, – Фрол недобро глянул на Аленку. – Чего она воровским языком лепечет?

– Что Афимьюшке сказать-то? – осмелилась подать от дверей голос Парашка.

– Ступай, скажи – скоро будет, пусть понапрасну не огорчается. Брюхатую бабу огорчать – последнее дело… – Петр Данилыч посмотрел на съежившуюся Аленку и хмыкнул. – А ты сядь и объясни толком – чья такова и почто шастаешь незнамо где. Обзетильник, хабар… Ступайте, ступайте!

Подождав, пока дверь за Фролом и Парашкой закрылась, Аленка, малость остыв и сглотнув тошнотворную слюну, поклонилась Петру Данилычу в пояс.

– Прости, батюшка, что я твою лошадь без спроса взяла. Не могла я иначе… А то бы так у нехристей и осталась.

– Так назовешься ты когда-либо али не назовешься?

Аленка громко вздохнула.

– Семью позорить не хочу…

– А придется.

При одной мысли, что Петр Данилыч узнает, что она из царицыных мастериц, и вздумает вернуть ее туда, где появляться было смерти подобно, Аленка зажмурилась от ужаса.

Только ложь могла сейчас спасти ее – и эта ложь была готова к употреблению…

– Я купецкого сына Василия Калашникова вдова, – сказала наконец Аленка, глядя в половицы. – Когда Васенька… Василий Игнатьич мой осенью помер, сразу после Иверской, тетка его, Вонифатия Калашникова вдова, Любовь Иннокентьевна, меня в Успенский монастырь снарядила, что в Александровской слободе. Постриг принять… Я не доехала – у Баловня оказалась… Он возок со всем добром отнял, куда кучер девался – не ведаю, а меня отдал товарищу своему Федьке Мохнатому, и я с ним жила…

– Хороша… – осуждающе заметил Петр Данилыч. – С ним брюхо и нажила?