Окаянная сила

– Хозяйка, жива ли ты? – спросила Алена. – Коли жива – сделай милость, отзовись.

Милости она не дождалась.

Однако присутствия смерти в этой избе Алена не ощутила.

– Меня к тебе Данила Карпыч послал, промыслитель Кардашов. Помер Данила Карпыч, а тебе приказал долго жить и вот – укладочку передать…

Более Алена и не знала, что говорить.

– Не могу… – это даже не стон был, а звериный хрип, и как только Алена смысл разобрала. – Ох, не могу…

– Это ты – Устинья Родимица? – для верности спросила она, слишком, однако, от двери не удаляясь.

– Ох, я… – раздалось из-под шубы. – Ох, смертушки моей нет…

Голос сделался более внятен.

– Тебе Данила Карпыч Кардашов кланялся, укладочку велел снести, – повторила Алена, торопливо развязывая узел. – И просил, чтобы сжалилась ты над моим сиротством, сделала по его прошению…

– Карпыч? Бык? Поди сюда…

Шуба зашевелилась, и тут оказалось, что лицо Родимицы прикрыто рукавом, со щелкой для дыхания, и рукав сполз, и лицо появилось, гладкое белое лицо, не той старухи, какой должна бы стать былая товарка, а то и полюбовница Карпыча, а баба хоть и немолодая, но еще в сочных бабьих годах, живущая в холе и едящая сладко. Кабы не бледность…

– Коли Бык тебя, девка, прислал, стало быть, отпели Быка? – спросила Родимица.

– Отпели, перед самым Успеньем Богородицы, – подтвердила Алена. – И посылает он тебе укладочку…

– В хорошую пору помер, – одобрила Родимица. – А каково отходил?

– Как голубок – подышал, вздохнул и преставился, – отвечала Алена, сама до последнего сидевшая с Карпычем в его каморке.

– Успел, стало быть… Успел… Всегда Бык хитрее меня был. Жаль, девушка, угостить мне тебя нечем, совсем я плоха стала, и людишки меня позабыли. Как поняли, что последние мои денечки настали – куда и подевались… Ох, тошненько мне пришло… Напала совесть и на свинью, как отведала полена!..

– Может, водицы тебе поднести? – спросила Алена, вспомнив, что у Карпыча в последние его часы утроба лишь воду принимала.

– А поднеси, – не столь попросила, сколь дозволила ведунья.

Поставив добытую из узелка укладку на стол, а узел примостив на подоконной лавке, Алена выскочила в сени. Когда же отыскала она ведрышко, сбегала на Северку, принесла воды и, с немалым трудом найдя в этом хозяйстве чистую кружку, приподняла Родимицу за плечи, то обнаружилось, что ведунья лежит под шубой без сорочки.

Тело у Устиньи Родимицы тоже оказалось гладким и на удивление чистым, так что непонятно стало Алене, откуда же идет скверный дух.

– Я и руду тебе сбросить могу, – похвасталась Алена. – Меня Карпыч обучил. Ему помогало. Есть у тебя рожок?

– Рожок-то есть, да что толку? – Родимица отхлебнула воды, но вдруг окаменела, потом по ней дрожь прошла, словно по испуганной лошади, и вода пролилась на грудь.

Алена хотела утереть ведунью хоть мохнатым рукавом, но так и замерла, не прикасаясь к ее по-молодому налитой груди.

На Родимице не было нательного креста.

– Не… бойся… – с трудом сказала ведунья. – Побудь… со мной… пока отойду… Я заплачу… у меня есть… и деньги, и всё… возьмешь…

– Нет! – вспомнив, о чем по дороге предупреждали грибницы, вскрикнула Алена. – Я так тебе помогу, Христа ради! Ничего не приму!

– А-а!.. Хра-а-а!.. – захрипела вдруг Родимица и закатила глаза.

Алена как стояла над ней, так и окаменела.

Белую гладкую кожу прямо на глазах усеяли крошечные алые точки, принялись расти, стали как семенной жемчуг – и Алена поняла, что это сочится кровь.

Ни с чем не сравнимую боль испытывала сейчас ведунья, которой Бог не посылал смерти.

Она мычала, хрипела, вскидывалась – и снова падала на скамью. Вдруг судорога приподняла ее и бросила со скамьи оземь. Руки ведуньи взлетели, сомкнулись на груди и стали раздирать грудь, чтобы одной болью заглушить и перебить другую.

– Смертушки мне… Смертушки!.. – простонала Родимица.

Страшный смрад изошел у нее изо рта.

– Господи Иисусе! – без голоса прошептала Алена.

– Доченька, пожалей!.. О-о-о!..

Родимица выговорила эти слова так быстро, что Алена не сразу и разобрала их. Боль дала ей крошечную передышку, как раз на два слова, и снова скрутила, и капли крови, сливаясь в ручейки, ползли по лицу и плечам, и разверзались неглубокие раны, в которых кипело и бурлило…

Алена опустилась рядом на корточки и, захватив в горсть подол, попыталась отереть хотя бы лицо Родимицы. Пальцы ее коснулись кожи и сами взвились, потом лишь Алена осознала, что это такое было. Родимица изнутри налилась жаром, и жар этот, испепеляя внутренности, выгонял наружу кровь.

Не могла Алена смотреть на это мучение, превышающее пределы сил человеческих.

– По-жа-лей!..

Черными язвами взялось тело ведуньи…

И не стало вдруг в Алене страха.

Она, отворачивая от смрада лицо, шагнула вперед, склонилась над Родимицей и протянула руку:

– Давай уж!..

Изъязвленная, окровавленная рука легла в ее ладонь.

– Прими… – прошептала Родимица, едва в силах приподнять голову.

И тут же голова эта со стуком рухнула на пол.

Тихий вой пролетел по избушке.

Бешено закаркали за окном вороны.

Алена, не чуя под собой ног, вылетела на двор, пронеслась к плетню и опомнилась уже на берегу.